Карлаг Восходящего солнца

от 30 Ноября 2016 | Зира НАУРЗБАЕВА | Астана

Вчера Академический драмтеатр имени М. Ауэзова показал в Астане новый спектакль «Ахико из Актаса». Драма основана на реальной истории японского юноши Ахико Тэцура, который уже после окончания Второй мировой войны в 18-летнем возрасте был схвачен на аннексированных СССР японских островах, по ошибке признан японским шпионом и отбыл срок в Карлаге. Когда 25-летним юношей он вышел из лагеря, то умирал от истощения (в спектакле озвучивается, что весил 24 килограмма). Его, обессилевшего, подобрала и выходила казахская женщина, искавшая своего сына. Ахико прожил всю жизнь в Актасе Карагандинской области. Со временем побывал в Японии, но вернулся в Казахстан.

Ахико Тэцуро

После премьеры в Алматы читала много хороших отзывов в казахской прессе и соцсетях, к тому же давно являюсь поклонницей писателя Мадины Омаровой, хотела оценить ее талант как драматурга, а потому воспользовалась случаем посмотреть постановку по написанной ею драме. Честно говоря, удивлял выбор темы Мадиной, так как она обычно пишет о внутреннем мире нашего современника. Мадина пришла в прозу совсем молодой, в начале 90-х, и сразу же получила известность как основатель готического жанра в казахской литературе. По мнению писателя Таласбека Асемкулова, Мадина как художник в своих мистических и психологических рассказах и мини-романах выразила архетипы и инстинкты, проснувшиеся в душах людей в полуголодное, смутное время на рубеже 80–90–х.

В беседе Мадина пояснила, что идея драмы принадлежит не ей, а историку, депутату парламента Нурлану Дулатбекову − исследователю Карлага. Она же по заданию руководства театра изучала материал по истории репрессий, Гулагу, психологии тюрьмы, ездила в Караганду, общалась с еще живыми узниками Карлага, в том числе самим Ахико (правда, с ним о пережитом говорить было невозможно, настолько его волновала эта тема), сотрудниками музея Карлага в Долинке.

Нурлан Дулатбеков в гостях у Ахико Тэцуро

Могу только представить, как тяжело пришлось ранимой Мадине при работе с таким материалом. К тому же, чтобы охватить жизнь Ахико, показать, пусть и символическим языком, его отрочество на родине, плен, следствие, лагерь, жизнь после освобождения, пришлось отказаться от классических законов драматургии. Большой успех драматурга в том, что она, отобрав из огромного материала ключевые образы и символы, создала убедительный мир.

Странно читать в некоторых «рецензиях» разоблачения вроде «Ахмет ко времени действия уже давно был расстрелян», «в Ахмете мы не увидели Ахмета (Байтурсынова)» и т. д. Потом понимаешь − в этом успех драмы: зрители настолько погружаются в изображаемый мир, что напрочь забывают о его условности. Алашординцы, да и остальные репрессированные казахи, обвинялись в шпионаже в пользу Японии. Благодаря этой детали история японского подростка в Карлаге получила в драме совершенно новый ракурс. Ахико в камере-клетке избивают, добиваясь признания в том, что он шпион. А на втором этаже такое же признание выбивают из молодого казахского поэта Ахмета. В оркестровой яме за «шпионаж в пользу Японии» расстреливают еще одного узника. Действие происходит параллельно, прожектор переключает акцент.

Действие продолжается уже в лагере. Здесь в одной камере оказываются Ахико, алашординец Ахмет, Сейфолла − отец уже расстрелянного коммуниста, «красного сокола» Сакена, и другие узники (Сейфолла, как говорит Мадина, действительно был в Карлаге, но всего три дня, потом его расстреляли). В камере правит художник-маньяк Степан, кровью сокамерников пишущий картины, создающий инсталляции из тел убитых им заключенных. Начальник лагеря – поклонник его «искусства», к тому же в камеру к нему бросают тех, кто попал в лагерь еще не сломленным.

Здесь появляется образ, который во время спектакля казался мне ошибочным. Хасен Акайулы – реальный человек, один из богатейших людей казахской степи, выделявший огромные средства на поддержку Алаш Орды (в реальности он был расстрелян в 1930-м, сокамерники-казахи так и говорят об этом). В камере он появляется в казахской одежде, с наборным старинным поясом. Он читает намаз, раздает курт зекам, стоит посреди сцены и говорит медленно, торжественно, в то время как остальные персонажи, одетые в зековские робы, очень динамичны, если не сказать суетливы (у исполняющего главную роль актера Дулыга Акмолда в постановке не только огромная психологическая, но и физическая нагрузка). Кажется, что Хасен попал в драму из другого спектакля, где играл хана или бия.

Лишь позже понимаешь этот замысел. Хасен (или его аруах) действительно олицетворяет традиционную культуру, он – ось, вокруг которой вращается традиционный мир. Недаром он и ростом и осанкой выделяется среди остальных персонажей. Хасен одним своим присутствием останавливает бесноватого Степана. Для остальных он – отец, дающий силу, дух, точно так же как голос отца, звучащий в душе Ахико, не дает окончательно сломаться, утратить человеческий облик подростку, оказавшемуся в аду.

Ахмет – это, конечно, не Ахмет Байтурсынов, который был расстрелян в 1937-м в 65-летнем возрасте. Ахмет в драме – это собирательный образ, он читает не только стихи своего великого тезки (точнее, его мать читает в тетрадке, которую сохранил Ахико), но и стихи Султанмахмута Торайгырова, умершего 27-семилетним в 1920 году.

Қараңғы қазақ көгіне Өрмелеп шығып, Күн болам! Қараңғылықтың кегіне Күн болмағанда, кім болам?!

В музее Карлага

Образ Солнца не случаен в поэзии алашординцев. Не только Султанмахмут, но и Магжан отождествляли себя с солнцем, которое осветит погруженный во тьму казахский мир. В драме этот символ обретает новые краски. Ночью, когда все в камере спят, двое молодых – Ахмет и Ахико, взбираются по опоре нар, как марсовые по корабельной мачте, наверх, чтобы увидеть восходящее солнце (хочется отметить отличную сценографию). Ахмет показывает: «Вон, вон там, где восходит солнце, мой аул, моя мама». Ахико: «Там, еще дальше, моя родина...» Освещение меняется, на лица мечтающих о свободе молодых будто падает отсвет зари. В оформлении спектакля использован образ советского флага, флагов Японии и Казахстана нет, но в этом эпизоде есть отсылка к двум флагам, на которых изображено солнце. А символика корабля в этом фрагменте напоминает столь странную для казахов-степняков пословицу «Кемедегінің жаны бір» − «У тех, кто плывет на одном корабле, одна жизнь, одна душа». На одном корабле плывут и алашординцы, и их идеологические противники – репрессированные коммунисты, и случайные жертвы, и уголовники. Наш корабль – современный Казахстан – построен из страшного материала – лагерных нар. Не по своей воле, по воле тирании здесь оказались представители многих этносов. Всех их собрала в свой дом, поделилась хлебом казахская женщина Актамак, мать расстрелянного в лагере Ахмета (сценическое воплощение этого образа, честно говоря, не понравилось). Сумеют ли они через поколения пронести благодарность к ней? В драме, прекрасно поставленной молодым режиссером Асхатом Маемировым по пьесе Мадины Омаровой, считывается много таких символов. При этом они воздействуют не только на продвинутого, но и на простого зрителя. Вчера актеры играли на чужой, незнакомой им, неудобной для таких постановок сцене. В результате, как отмечают те, кто видел спектакль в Алматы, актеры сыграли процентов на 50 от обычного уровня. И при этом вчера весь зал плакал. Это были хорошие слезы, после которых тәубеге келесің – по-новому смотришь на свою жизнь, как сказала одна из зрительниц.

Әлеуметтік желілерде бөлісіңіз: