...И луна тому свидетель

1

От столпившихся на холме домов льется музыка. Она, как вырвавшийся на волю джинн, подпрыгивает, петляет, кружится и, перемахивая через заборы, несется вдоль улиц.

Скоро начнется свадебный той. А я вот сижу под карагачом и то и дело отвлекаюсь от своих мыслей, видя, как со всех сторон к дому Кумискали стекаются парни и девушки, как белеют в сумерках их рубашки и платья.

Это просто здорово, что они не видят меня. Никто не подходит близко к карагачу, никому не хочется одолевать песчаные островки, отовсюду пригоняемые сюда ветром. Они даже не оглядываются на дерево. А иначе кто-нибудь непременно бы спросил, уж не свихнулся ли я, часом, сидя здесь в полном одиночестве.

Не отрываясь гляжу на дом, в котором живет Макпал. Только что в окнах вспыхнул свет, сразу во всех четырех, и мне никак не избавиться от чувства, что вот сейчас Макпал одернет занавеску и махнет рукой из окна.

“Что это со мной? Еще вчера был спокоен и ни о чем не думал. Вчера в это время я был в клубе, смотрел кино. Хоть и пришел из камышового урочища усталый, но, наскоро попив чаю, кинулся туда. Зато сегодня со мной творится нечто странное. Почему сижу возле этого карагача как привязанный? Ведь это же та самая Макпал, которую я и так каждый божий день вижу”, бормочу себе под нос.

“Скажешь тоже!.. Кому же, как не тебе, нравится смотреть на ее обворожительную походку? Кто же, как не ты, долго-долго провожает ее взглядом, пока она не растворится в воздухе, как марево?” парирует Темирхан.

Вот так всегда... Встревает вечно, когда его не просят. Все старается высказать прямо в лицо, а до твоей обиды ему и дела нет.

Меня зовут Темир, а его — Темирхан. Мы с ним самые близкие друзья, секретов друг от друга не держим. Если про кого и можно сказать, что их не разлить водой, так это про нас. Правда, спорщики мы с ним отчаянные. Он такой упрямец, что на своем будет стоять до конца и ничем его не проймешь. Этой черты я в нем не люблю. Но, с другой стороны, он никогда не станет подхалимничать, угождать. В его словах днем с огнем не найдешь каких-либо экивоков, и за это я его уважаю. Как бы там ни было, но лучшего друга, чем он, у меня нет. Сколько себя помню, всегда хотел жить с ним дружно, но... Опять, кажется, он затевает спор. Упрямо гнет свое.

“О чем ты говоришь?! Как же мне не смотреть на человека, если он сам бросается в глаза?” — бормочу я.

Темирхан усмехается.

“Кого ты хочешь обмануть? Сам ведь прекрасно знаешь... Или забыл, как билось твое сердце, когда косил в урочище тростник? Ну-ка, вспомни!”

Я молчу. Сказать мне действительно нечего.

“Раздвинув тростник, подглядывал за ней... Потом из стебля смастерил свирель...”

“Ладно, будет тебе!...” — возмущаюсь я. Других доводов у меня и впрямь нет.

“То-то же!” — ехидничает Темирхан.

“Пусть так... Но что меня заставило сделать это? Почему вдруг ни с того ни с сего?.. Почему?” — говорю я, словно пытаясь оправдаться.

Темирхан не отзывается.

А что ему еще остается, как молчать. Я прекрасно знаю, что ломаю сейчас перед ним комедию, но другого выхода нет, если не хватает смелости сказать правду. Нет, все-таки придется признаться...

“Наверное, я влюбился в Макпал...”

В окошке с красными занавесками погас свет. Должно быть, это комната младшей сестренки Магрипы. Наигралась за день, устала... Зеленое окно — по всей вероятности, комната матери. Моя мама и она — ровесницы. Ну, взрослым никогда своих дел не переделать — окно долго еще будет гореть. Зато в голубом, что с левого края, — там, конечно, живет Макпал. Чем она занята — читает, или... нянчит ребенка?..

Да, у Макпал есть сын... Как его зовут-то? Не знаю даже. Не спрашивал... Нет-нет, вспомнил: его зовут Серик! Но сама Макпал выглядит так, словно только что со школьной скамьи. Я и то кажусь взрослее, хоть и младше ее на два года.

От долгого всматривания устали глаза, и я растянулся на песке. Кругом уже кромешная тьма. Чья-то заблудившаяся телка ходит по улицам и мычит. По дороге, прорезанной глубокой колеей, прожужжал мотоцикл. Со стороны школы доносятся голоса детей, играющих в догонялки.

Можно сказать, что мы с Макпал соседи, хоть наши дома и разделены улицей. Но, стоя у своего забора, нельзя увидеть всех окон ее дома. Вот по этой причине я и обосновался под старым карагачом, что в ста метрах от ее дома.

Кора у него покрыта глубокими трещинами, ветви толстые, а крона густая. Когда-то здесь стояли саманные домишки, но теперешние впадинки да холмики, покрытые толстым слоем песка — это все, что осталось от них. Сохранился один лишь карагач.

Отец говорит, что во времена его молодости он был выше, чем сейчас. Вершину обрубило ударом молнии. Однако не видать, чтобы карагач покорился судьбе. Все так же гордо высится он назло всем ветрам и бурям, разветвляется, по весне покрывается тысячами новых листьев.

Если подойти к нему с западной стороны, то можно увидеть дупло, в котором вполне поместится мальчишка. После того как саманки разрушились и вокруг воцарилась тишина, в дупле поселился филин. А потом, когда аул разросся до того, что дома приблизились к дереву почти вплотную, обеспокоенный шумом филин улетел в каратальские леса. Иногда люди замечают, как он, сотрясая воздух огромными крыльями, вечерами летит к этому карагачу. Видать, скучает по своему прежнему жилищу, по родному гнездовью...

Стоя у нашего дома, можно увидеть лишь одно окно — то самое, которое горит голубоватым светом. Надо сказать, что до вчерашнего дня дом Макпал мало привлекал меня. Больше манила дорога, проходящая рядом с ним, переваливающая за холм. То была дорога, ведущая к далекой мечте... Мысленно направляясь по ней, я успел побывать во многих местах. Карабкался на вершину Есенамана, махал рукой оставшемуся в низине аулу, запеленатому в дымчатое марево, синеющей полоске камышового урочища, чернеющему силуэту Каратала, белым дюнам Аккума. Скатываясь в овраг, спрыгивая с крутых откосов, шел в Сегизсай. Дальше мой путь лежал через Киндикты в Чингирлау. Там я садился на поезд и через Актюбинск, Аральск направлялся в Алма-Ату... Но если с облаков спуститься на землю, то ждет меня совсем не та дорога, что ведет в столицу, а другая — в райцентр, откуда я через два месяца уйду в армию.

И об этом я тоже мечтаю с прошлого года. Даже в институт поступать не стал. И вот теперь до исполнения моей мечты осталось всего-то ничего... Возможно, поэтому интерес к ней потихоньку ослабевает и меня опять уносит вдаль. Надо же, я и не подозревал, что дом Макпал окажется первым полустанком на пути, ведущим в неведомые края!..

Вновь и вновь смотрю на дом.

“Похоже, я люблю ее...”

Темирхан не отзывается.

“Конечно же, я влюбился в нее”, — повторяю я, ожидая, что же на это ответит друг.

“Подумал бы, прежде чем произносить такие слова. Откуда в тебе эта торопливость!” — рассудительно замечает Темирхан.

И в самом деле — откуда?..

Лежу, подперев руками подбородок. Скосил глаза в сторону урочища, и взгляд мой наткнулся на такую темноту, какая бывает разве что в пещерах. Но события, происшедшие там сегодня днем, вижу так, как будто они озарены солнцем...

2

Отложив косу, я стал охапками носить на полянку накошенный тростник. Стожок получился приличный, но, чтобы загрузить тележку полностью, этого было мало. Авось, до вечера и наберется, если как следует помахать косой. Если выйдет так, как я задумал, то два следующих дня в полном моем распоряжении. Можно будет, прихватив с собой Амира, отправиться на Калдыгайты, побродить по ее берегам, порыбачить. Именно об этом мечтал я с самого утра.

И вдруг слух мой уловил какую-то красивую мелодию. Замер на мгновение, но, кроме чириканья крохотных красноголовых птичек с зеленым оперением, порхающих над поляной, кроме шелеста ветра, треплющего тростник, ничего не расслышал. Доносились, правда, и другие звуки: шорохи, скрипы... Будто что-то потрескивало вдали, терлось друг о друга и сливалось в единый звучащий поток, в такт которому покачивалась тростниковая стена. Но ко всем этим звукам уши привыкли, и ничего необычного в них не было.

Едва успел взяться за работу, как мелодия повторилась. В этот раз она звучала явственно. С охапкой тростника в руках снова замер как вкопанный. Чего только не услышишь в этом урочище — и заливистый смех, и громкий разговор. Но вот чтобы пели — такого я не припомню. “Кто же это, что за девушка?” — и, мучимый этим вопросом, я стал пробираться туда, откуда доносилось пение.

Ласкающая слух мелодия, похожая по звучанию на трепет сердца, раздавалась вроде бы совсем рядом, но ветер то и дело подхватывал ее, унося в разные стороны, отчего я долго не мог сориентироваться. Продравшись сквозь густые заросли тростника, почувствовал, что впереди должна быть полянка. Раздвигая руками стебли, подкрался к самому краю и, опустившись на колени, проделал в тростниковой стене нечто вроде смотровой щели. На дальнем конце полянки девушка в цветастом платье, сверкая голыми икрами ног, жала серпом тростник. Неподалеку от нее размахивал косой мальчик. Я сразу узнал их: это были Макпал и ее братишка Мурат.

Макпал, не подозревая, что кто-то наблюдает за ней, старательно выводила:

Скользит белый лебедь по глади и не скользит.

Что же он, лебедь, печалится так и грустит?

Заплачет река, поникнет в тоске тростник,

Когда донесется до них его скорбный крик...

Такую песню, вселяющую в душу смутное беспокойство, не поют на шумных вечерах. Она звучит только здесь — в полном уединении. Вслушиваясь в мелодию, я словно бы постигал всю глубину страдания человеческой души. Стоя на коленях, я боялся даже дышать, чтобы не вспугнуть очарования песни.

То плачет река, то молча скорбит.

Скользит белый лебедь по глади и не скользит.

Макпал прервала песню и, повернувшись лицом в мою сторону, с грустной улыбкой сказала своему брату:

— Муратжан, не устал? Отдохнул бы...

Она — среднего роста, стройная. Падающие на плечи волосы перехвачены голубой лентой. Совсем как у тех девушек из фильмов про индейцев.

— Нет, не устал, — ответил Мурат, смахивая пот со лба.

— Говоришь, не устал, а сам... — звонко рассмеялась Макпал.

По всему видно, она решила взбодрить брата. Но, похоже, грустная песня ничуть не мешает ему вовсю махать косой.

Скользит белый лебедь по глади и не скользит.

Ничто его сердца не радует, не веселит.

С подругой расстался,

с прежней расстался мечтой,

И жизнь его стала безрадостной и пустой.

При этих словах я вдруг испытал чувство неловкости за свое подглядывание. При чем тут я, если красавица делится своей печалью с урочищем, ветром и тростником? И по собственным, оставленным в зарослях следам я поспешил вернуться назад.

Ничто в его сердце радости не возродит,

Скользит белый лебедь по глади и не скользит...

Оказавшись на своей поляне, я, поплевав на ладони, принялся за работу. С трудом удалось выкосить небольшой круг. Теперь мне, казалось, мешало все — и легкое дуновение ветра, и покачивание пушистых тростниковых метелок. Одним словом, душа моя лишилась покоя. Отяжелевшая коса то и дело цеплялась за торфяные бугорки, выводя меня из терпения. А услышанная недавно мелодия, не переставая, звучала в моих ушах.

День клонился к вечеру. Я отложил косу в сторону и достал из кармана небольшой складной ножичек. Срезал им подходящий камышовый стебель и принялся мастерить свирель. Прочистив нутро, приладил язычок поближе к тому концу, в который собирался дуть, проделал три отверстия. Занятие это было для меня привычным, каждый год приходилось мастерить подобные вещи. Потому и голос у свирели получился звонким.

Гораздо труднее оказалось подобрать на свирели ту песню, которую пела Макпал. Не знаю, сколько времени ушло у меня на это, как вдруг совсем рядом раздался певучий голос:

— Так это ты, Темир?

От удивления я, казалось, лишился дара речи. Передо мной стояла улыбающаяся, с веселыми искорками в глазах, моя “индианка” Макпал, за которой еще недавно я и сам подглядывал. Лицо ее сияло от радости, густые, темные волосы волной спадали на шею. В это мгновение словно бы перестал шуметь ветер, замолчал тростник. Настала полная, ничем не нарушаемая тишина.

— Макпал?! И давно ты здесь? — пробормотал я растерянно, вскакивая.

— А ты? — откликнулась она, с восхищением поглядывая на мою свирель.

— Ты спрашиваешь, давно ли я здесь, в урочище?

— Да.

— Уже третий день. На той стороне накосил уже две тележки, а сюда пришел сегодня, в полдень. Отец просил косить поближе к просеке, чтобы можно было подъехать за тростником на транспорте. А косить мне совсем немного осталось, с полтележки всего... — рассказывал я, совсем не давая отчета своим словам.

К счастью, Макпал не обратила внимания на мою растерянность.

— И мы с Муратом косим тростник. Вчера еще пришли. — Она протянула руку к моей свирели. — Так это, оказывается, ты играл?.. И свирель у тебя просто замечательная.

— Наоборот, самая обычная. Прошлогодняя была куда звучней, да только Амир сломал ее, — заявил я, обрадовавшись похвале.

— Сделай мне тоже, — просительно поглядела на меня Макпал.

— Хорошо, — с радостью согласился я.

Выбрав камышинку потолще, срезал ее и уселся в тени под стогом. Макпал пристроилась рядом. Первоначальное чувство растерянности прошло, теперь я уже вел себя поувереннее. Да и с Макпал мы знакомы не первый день. Когда я кончил восьмой класс, она окончила школу, после чего устроилась работать в библиотеке. Тогда я ходил туда часто. Она и книги для меня откладывала поинтереснее. Теперь, правда, Макпал уже не работает в библиотеке и я стал видеть ее очень редко.

— Вот она, твоя свирель! — торжественно произнес я, закончив работу.

Макпал как-то неловко взяла ее в руки, подула и, конечно же, ничего, кроме свиста и шипения, выдуть не смогла. Я принялся подсказывать ей, как нужно держать свирель, как дуть в нее, но у Макпал игра явно не ладилась.

— Ну да, ты мне сделал плохую свирель! — обиженно надулась она.

— И совсем не плохую. Дай-ка мне ее! — Я взял камышинку в руки, поднес к губам. Звук получился тонкий и переливчатый.

— Ну что, прав я или нет? Разве плохая свирель?

Она рассмеялась и попросила:

— Лучше сыграй мне что-нибудь, Темир!

Не задумываясь, с ходу заиграл “Песнь одинокого лебедя”, которую недавно пела Макпал. Хорошо, что накануне потренировался. Глянув на нее краешком глаза, заметил ее восторженный и взволнованный взгляд, устремленный на свирель. И пока она звучала, Макпал ни разу не шевельнулась. Когда я кончил, ненадолго прислонила голову к моему плечу и посидела так, охваченная безмолвной грустью. Потом выпрямилась и со слезами на глазах сказала:

— Прости меня... Не могу без волнения слушать эту мелодию... А ты, оказывается, хорошо играешь!

— У Еркина получается намного лучше, — заметил я.

Не стану же бахвалиться перед ней, что играть я и впрямь мастак.

— Еркин? — заморгала Макпал. — А-а, ты своего друга имеешь в виду? А где он сейчас?

— Там же, где и я, мы вместе строим кошару в Жашитале. А в урочище я потому, что отец отпросил меня на несколько дней.

В этот момент издалека донесся голос, зовущий Макпал.

— Я зде-есь! Иду-у!.. — отозвалась она и, вскочив на ноги, стала поправлять ленту, которой были стянуты волосы. — Это Мурат потерял меня, — пояснила она с улыбкой.

Я тоже встал и с нескрываемым восхищением посмотрел на нее.

— Ты так похожа на индианку, — не удержавшись, заметил я.

— Правда, похожа? — рассмеялась в ответ она.

— Очень. Настоящая Уа-та-Уа из романа “Зверобой”.

— Ого! Куда мне до нее!.. Хорошо, если собственному имени буду соответствовать, — грустно вздохнула Макпал. — Знаешь, Темир, я так часто скучаю по нашим вечерам в библиотеке. Помнишь, как мы сидели возле теплой печки и вели бесконечные разговоры?

— Помню. Тебе было о чем рассказывать нам, ведь ты так много читала.

— И сейчас читаю. Хотя, конечно, что за чтение! Проглотишь несколько страничек и сломя голову бежишь посмотреть, не натворил ли чего-нибудь Серик, не убежало ли молоко на плите. Словом, только называется, что читаю... А как мы раньше радовались всему! Какие счастливые были дни! Ты был еще совсем маленьким. Как это ты так быстро вырос?

Я растерялся, не зная, что ответить — я ведь и сам не заметил этого.

— Ну вот, настоящим джигитом стал, — еще более грустным голосом произнесла Макпал. — Играешь на свирели и доводишь человека до слез.

— А плакать нехорошо, — возразил я невпопад.

— Да я и без того знаю, что надо быть веселой. Тот, у кого глаза на мокром месте, и в жизни робок. Трудно ему будет добиться своего, дойти до цели, — задумчиво сказала Макпал, а через минуту в глазах ее блеснули веселые искорки: — Отвлекаю тебя от работы всякими пустяками... Не сердись! — И Макпал, шагнув к зеленой занавеси тростника, исчезла за ней.

— Вы когда думаете возвращаться домой? — крикнул я вслед.

— Скоро.

— Тогда подождите меня, пойдем вместе.

— Хорошо, Темир!..

Спустя некоторое время Макпал, я и Мурат покинули урочище и направились в аул. Оказывается, с пустыми руками возвращались мы одни. Другие косцы, особенно пожилые люди, не считали для себя зазорным прихватить вязанку накошенного тростника. Попадались даже груженные повозки. Они тяжело поскрипывали по коридорам-просекам, которых в урочище было великое множество. Аулчане называли это место “озером”, но это, конечно, громко сказано. Большая часть огромной впадины — это все-таки камышовые и тростниковые заросли, а собственно озеро занимало небольшую, величиной с ладонь, низинку в самом ее центре. В это озерцо впадал ручей, берущий свое начало от родника вблизи аула.

И путь от урочища до аула близкий — каких-нибудь два километра. Всю дорогу мы донимали Мурата расспросами, а сами слушали да посмеивались. Этой осенью братишка Макпал пойдет в восьмой класс. На каникулах успел поработать на плантациях в Кулакчи, и теперь вот, как единственный взрослый мужчина в доме, косил тростник. Но этому я особенно не удивлялся: сам взял в руки косу в его возрасте.

Когда дошли до ручейка, солнце уже клонилось к закату. Мурат встретил там своих приятелей и, сев на багажник велосипеда, укатил с ними.

Берег ручейка зарос густой травой, и Макпал, отбросив узелок в сторону, присела, опустив ноги в воду. А я, не отрываясь, принялся смотреть на ее белые икры.

— Только не надо на меня глядеть так, — смущенно улыбнулась Макпал.

Я отвернулся и от нечего делать стал глядеть на стадо, возвращающееся из далеких барханов, на мальчишек, гнавших телят. Но, как я ни старался сосредоточить на них внимание, глаза сами устремлялись к Макпал. Она полоскала ноги и изредка поглядывала на меня с улыбкой.

Перейдя ручеек, каждый из нас пошел своей дорогой. Я хотел было сказать ей на прощание о том, какая она славная, но язык словно прилип к небу. Зато моя Уа-та-Уа улыбнулась и произнесла одно только “Пока!” и помахала мне рукой...

Вот и все, что было. Только это, и ничего другого. И все же я, обеспокоенный чем-то, не усидел в этот вечер дома. Не попив как следует чая, не переодевшись, отправился к карагачу, и вот уже битый час сижу здесь в полном одиночестве...

Все званые на свадьбу гости давно уже, видать, расселись по своим местам. Музыка, сзывающая их к дому Кумискали, утихла. Зато на полную мощность заработал динамик, установленный возле почты.

Я встал и направился домой. И, шагая, никак не мог найти ответа на вопрос: что же привело меня сюда, к карагачу?

3

— Ур-ра! Темир пришел! — закричал Амир, завидев меня входящим во двор.

— А что ты так радуешься? Или случилось что?

— Нет, просто теперь ты мне будешь рассказы рассказывать. Ты же обещал!

Я отпираться не стал. Амир — без пяти минут пятиклассник и большой охотник послушать рассказы. Он и отца теребит по этому поводу, если рядом нет меня. Но сегодня я дома, а вот отец в отъезде — на совхозной машине отправился в Уральск за грузом.

— Сейчас... — произнес я и поглядел еще раз на голубое окошко, горевшее в доме Макпал. Других окон отсюда не было видно.

Я выключил лампочку, освещавшую двор, и улегся на тахту.

— Теперь рассказывай, — почти приказал Амир.

— О чем?

— О звездах.

— О звездах, говоришь?

Лежа на спине, мы с Амиром подняли глаза на усеянный сверкающими точками небосвод. Звезды... Если долго смотреть на них, начинает казаться, что звезды подмигивают тебе. Становятся похожими на искорки в глазах Макпал.

— Значит, про небо, да?..

Кажется, я надолго замолчал, и Амир спросил меня нетерпеливым голосом:

— А ты можешь сказать, сколько на небе звезд?

“Ну да, ты мне сделал плохую свирель!”

— Не считал, — ответил я, нарочито зевнув.

— Миллион будет?

“Прости меня... Не могу без волнения слушать эту мелодию...” — произнесла она, прислонив голову к моему плечу.

— Бери больше!

— Что, даже десять миллионов?

“Не смотри на меня так!” — смущенно смеется Макпал, украдкой поглядывая в мою сторону.

— Еще больше.

— Неправда, — не выдержал Амир. — Смотри, смотри! — вдруг дернул он меня за руку. — Спутник летит. Смотри, говорю, быстрее, а то он скоро исчезнет.

— Где? Где? — спрашиваю я и поднимаю голову только затем, чтобы Амир не обиделся. — А-а, вот тот, что ли? — и делаю вид, что и в самом деле вижу двигающуюся по небу светящуюся точку.

— Вчера по телевизору показывали запуск космического корабля. Может, это он и есть? — воскликнул Амир.

— Вполне может быть, — соглашаюсь я. А потом, чтобы как-то оправдать себя перед братишкой, начинаю рассказывать ему о космических кораблях: — Хоть и летают они высоко, но космонавты видят все, что происходит на земле. Вот, к примеру, идет по дороге машина. А они даже номер ее и то могут прочитать! Ты бы поверил в такое, а?

Амир, засыпая, вместо ответа пробормотал что-то нечленораздельное. Попав в объятия сладкой дремоты, он, видимо, уже успел превратить мечту в реальность и отправиться на космолете к далеким галактикам...

Сказать по правде, я и сам не очень-то верил в то, о чем рассказывал Амиру. Космос космосом, но даже стоя на крыше дома, и то не увидишь всего, что находится внизу, на земле. Хотя, кто его знает, не станут же в газетах печатать что попало...

Получается, что космонавты в свой иллюминатор вполне могли заметить и нас, сидящих в урочище и играющих на свирели?..

Возможно, видели и то, как Макпал полоскала в воде ноги, сидя на берегу ручья?..

Скорее всего, так оно и есть. Но ведь не скажешь же им: “Только не надо на меня глядеть так!..”

4

Утром проснулся поздно, около девяти часов. Мать, знавшая, что сегодня мне предстоит завершить работу, дала вволю выспаться. Проглотив завтрак, я тут же направился в урочище, взяв с собой сумку с едой и термос с горячим чаем.

Шел по дороге, охваченный радостным волнением. Еще бы, ведь мне предстояло сегодня снова встретиться с Макпал! Вчера, прощаясь у ручья, у меня не хватило смелости предложить ей отправиться в урочище вместе. И хорошо, что не хватило, а то бы сейчас не знал, куда деваться от смущения.

Да Макпал и так стояла у меня перед глазами. Я видел ее то смеющейся, то ласково улыбающейся, и ни о чем другом, кроме скорой встречи с ней, думать не мог.

Дойдя до урочища, увидел, что Макпал с Муратом давно уже приступили к работе. Впрочем, косари всегда встают рано, чтобы до наступления жары успеть накосить побольше. А сегодня, похоже, она будет такая же, как и вчера. Вовсю печет солнце, и на небе ни единого облачка.

— А ты, оказывается, любитель поспать! — улыбнулась Макпал.

Я смутился и тут же принялся оправдываться. Говорил, что оставшиеся полтележки накошу с легкостью, что много времени для этого не понадобится.

— Хочешь, — неожиданно предложила она, — обедать будем вместе?

— В таком случае вещи свои я оставляю здесь, — торопливо проговорил я, бросая под стог прихваченную из дома сумку.

Вернувшись на свой участок, за какие-нибудь полчаса я прошел целый круг. Потом поточил косу и продолжил работу. Два часа пролетели как две минуты. А когда из-за колышущейся зеленой занавеси послышался голос Макпал, зовущий меня к обеду, я даже успел сложить в стог накошенный тростник.

По всему видно, и они потрудились на славу. С Мурата уже пот лил градом.

— А теперь настало время отдохнуть и попить чаю, — сказала Макпал.

Солнце, висевшее над самой головой, палило так, что спастись от его лучей можно было, только забравшись в стог. Будь я один, так бы и сделал, но как быть с Макпал?

— А что, если нам взять и построить шалаш? — предложил я.

— Как это? — изумилась моему предложению Макпал.

— Очень просто...

С этими словами я взял косу и накосил несколько охапок тростника, связал отдельные снопы гибкими стеблями. Затем мы с Муратом поставили их на землю, прислонив друг к другу, укрепили верхушки. В результате получился маленький шалаш, вполне способный приютить троих уставших косцов.

— Вот здорово! — обрадовалась Макпал.

Шалаш с подстилкой из свежего тростника был хорош и тем, что с двух сторон продувался ветром, и мы чувствовали себя в нем, как в раю. За обедом болтали наперебой, шутили. У меня, кажется, рот совсем не закрывался. Говорил о чем угодно, припомнил даже прошлогоднюю историю, когда мы с отцом подстрелили здесь двух кабанов. От вчерашней моей робости не осталось и следа. Будто ее ветром сдуло.

— Спой песню, Макпал, — попросил я, когда с обедом было покончено.

— Да ведь у меня голос совсем никудышный, — попробовала отказаться Макпал.

— Спой, апа, ты ведь и так поешь каждый день! — попросил

Мурат, который лежал между нами, подперев руками подбородок.

— Ладно, раз вы так настаиваете... — Макпал с улыбкой провела рукой по коротко остриженным волосам Мурата и, чуть откашлявшись, начала петь:

Была бы ты птахой — тончайшею ниткой шелковой

Тебя бы к насесту серебряному привязал...

Следуя за волшебной мелодией, я, словно жаворонок, взлетел высоко-высоко в небо. И вот уже будто взирают на меня с удивлением и одинокое дерево, растущее на той стороне барханов, и тростники с их пышными султанами-метелками.

— А теперь спой ты, Темир, — раздался вдруг голос Макпал, вернувший меня с небес на землю.

— Нет, лучше ты пой, а я потом сыграю тебе на свирели...

Макпал спела еще несколько песен, затем я сыграл, а солнце тем временем, миновав зенит, пошло на снижение.

Пришлось мне опять возвращаться на свой покос. Тростника было заготовлено ровно столько, сколько нужно, и мне оставалось бродить бесцельно возле сложенного стожка в ожидании вечера, поскольку домой я решил возвращаться вместе с Макпал. Изредка ветер доносил до меня голоса Макпал и Мурата, их звонкий смех.

Когда мне начало казаться, что время окончательно остановилось, вдруг совсем рядом, под боком, зашелестел тростник и на полянку вышла улыбающаяся Макпал. Я до того обрадовался, что, вскочив с места, побежал к Макпал и схватил ее за руки. Потом, правда, почувствовал всю неуместность своего поведения и смутился.

— Да ты, никак, уже все закончил? — спросила Макпал.

— Хватит и того, что накошено. Больше косить ни к чему, да и желания нет.

— И у меня нет... Уф, этот тростник!.. Я устала, а ему и дела нет до моей усталости. Стоит себе и только головой кивает... — И Макпал, вздохнув, уселась в тени стога. — Нет, я не устала! — возразила она сама себе. — Просто надоело. А пришла я сюда лишь затем, чтобы Мурату не было скучно. Да и мама посоветовала не томиться дома, а развеяться на свежем воздухе. А то ведь мне через пару месяцев выходить на работу.

— Снова в библиотеку?

— Конечно. Серику в конце сентября стукнет полтора года, а дальше мама за ним посмотрит. Он и сейчас-то ходит за ней, как привязанный. Куда мама, туда и он. Смешно так — топает, словно косолапый медвежонок. — Макпал рассмеялась.

Я же в ответ только улыбнулся вежливо.

— И я через два месяца ухожу. В армию.

— В армию?.. — запнулась Макпал.

— Да. Восемнадцать мне в прошлом месяце исполнилось.

— Почему же ты не стал поступать в институт?

— Думаю, что сперва надо отслужить, а потом видно будет. В армию еще в прошлом году просился, да не взяли: мал, говорят.

— А я решила в следующем году поступать в ЖенПИ, на библиотечный факультет. Хотелось бы на дневное отделение, но, видать, ничего не получится. Боюсь, что буду сильно скучать без Серика...

Макпал разговорилась, речь ее текла, будто родничок, с пути которого убрали наконец все препятствия. И не было в ее поведении ни смущения, ни кокетства. Мы перебрасывались шутками, предавались воспоминаниям о школьной поре и понимали друг друга с полуслова, словно дружили с самого детства. И все-таки в основном говорила Макпал. Голос ее был приятен, каждое слово имело свою мелодию. Можно было часами не отрываясь смотреть на ее лицо, слушать, не вдумываясь в смысл сказанного.

Наконец мы оба замолчали, отделенные от всего мира зеленой стеной. Поутих и шелест тростника. Теперь он оживлялся только от внезапно налетавшего ветра. Было слышно, как окликают друг друга косари, как со звонким скрежетом точат они свои косы. Какая-то крошечная зеленогрудая пташка, не переставая чирикать, перепархивала с одного стебля на другой.

— Значит, завтра тебя в урочище уже не будет? — спросила Макпал.

— Мы с Амиром собирались порыбачить на Калдыгайты.

— И у нас с Муратом намечен день отдыха. Только мы пойдем в Сегизсай, за ежевикой.

— Так ведь мы можем отправиться туда все вместе! — обрадованно воскликнул я.

— Значит, и ты любишь ежевику? — рассмеялась Макпал.

В это время позади нас раздались чьи-то громкие голоса. Макпал ойкнула и, прихлопнув рот ладонью, в испуге придвинулась ко мне. Все это случилось так неожиданно, что я был вынужден обнять ее рукой за плечи. Те люди, похоже, остановились где-то поблизости от нас, и один из них произнес:

— Надо же, и тут стог стоит. Все выкошено подчистую. На нашу долю остается разве что вон тот край.

Макпал обдала мое лицо своим горячим дыханием и плотнее прижалась ко мне. От прикосновения ее гибкого тела на душе у меня сделалось хорошо и тревожно.

— Там не то что здесь, — заговорил второй человек, судя по голосу — пожилой. — Тростник растет вперемежку с камышом. Может, на той стороне, у барханов, отыщем местечко получше?

— Да, там тростник вырос на старом пепелище, — снова раздался первый голос, мягкий и бархатный.

Мы продолжали сидеть в обнимку и не шевелясь до тех пор, пока те двое не отошли от нас на порядочное расстояние.

— Я так испугалась! Думала, вдруг заметят, — сказала мне моя Уа-та-Уа, поправляя ленту, стягивающую волосы.

— Ну и что бы от этого случилось?

— Стыдно же, — улыбнулась Макпал.

Она стояла так близко ко мне, что не выдержав, я обнял ее за стройную и гибкую талию.

— Ты мне очень нравишься!..

Учащенно дыша, Макпал повернулась ко мне и сказала:

— И ты мне тоже нравишься, Темир!..

Потом поцеловала меня в висок и побежала к зеленой тростниковой стене.

Я остался в совершенной растерянности. Даже не знал, чего мне в эту минуту больше хотелось. То ли бросить вдогонку: “Постой, погоди, я еще не все сказал тебе!” То ли побежать за ней и поцеловать.

Зеленая стена, прошелестев, поглотила мою “индианку” и снова сомкнулась, будто ничего и не было.

Домой отправились в то же время, что и вчера. Утопающий в дымчатом мареве аул лежал перед нами. В него, словно ручейки, втекали возвращающиеся с пастбища коровы. Крутившиеся целый день на окраине аула вороньи стаи поднимались в воздух и летели в сторону Каратала, оглашая округу ленивым карканьем.

Выходя из урочища, я, незаметно для Мурата, взял Макпал за руку. Она улыбнулась и ничего не сказала. И все-таки через некоторое время, опасаясь глазастого братишки Макпал, я выпустил ее руку из своей, и мы пошли бок о бок.

На полпути между урочищем и аулом нам попался зеленый островок чия. Кусты росли настолько своеобразно, что по форме напоминали вытянутый эллипс, будто когда-то они были посажены здесь рукой человека.

— Будь я зайчонком, — сказала Макпал, — забралась бы туда и сидела бы тихо-тихо, чтобы никто не увидел.

— Почему?

— Эти заросли совсем как настоящий дом: и стены вокруг, и вход один. Никому и в голову не придет заглядывать в него.

Я тогда только улыбнулся, не придав особого значения ее словам.

Мурат шел впереди нас. Пользуясь этим, потихоньку договорились о месте встречи завтрашним утром, когда отправимся за ежевикой. Решили, что я и Амир будем ждать их на берегу Калдыгайты, у Песчаного брода.

5

С косой на плече я вошел в наш двор. Мать расстилала дастархан для вечернего чая, да и отец, оказывается, уже вернулся из рейса.

— Ура! Завтра пойдем на рыбалку! — подбежал ко мне Амир и повис на шее.

— И я пойду! — воскликнула Райхан.

— И я! — не отставала Разия, обнимая меня с одного бока.

— Перестаньте, не видите разве, что Темир с косой, — останавливала их мама, но тем и дела не было до ее беспокойства.

Я с улыбкой смотрел на своих сестер. Райхан осенью пойдет в восьмой класс, а малышка Разия — в третий. В прошлом месяце я действительно водил их всех на рыбалку, и это им, кажется, понравилось.

— Ишь, чего захотели! — оборвал их Амир. — Да с вами мороки не оберешься. Дойдете до реки, а через пять минут назад запроситесь. И порыбачить толком не дадите!

И то правда: в тот раз они в самом деле не выдержали долго, в один голос просили отвести их домой. За чаем отец спросил у меня:

— Ну, как тростник, Темиржан?

— Гуще, чем в прошлом году. Правильно сделали старики, что сожгли осенью сухой камыш. Ну, а я накосил три тележки. Как ты и советовал, рядом с просекой.

— Значит, в следующее воскресенье и вывезем, — решил отец.

— Не загадывай наперед, одному богу известно, куда тебя занесет через неделю, — отозвалась мать спокойным тоном.

Попив чаю, я направился в дом. Включил телевизор и попал на какой-то фильм с бешеной гонкой без конца и начала. Смотрел на экран до тех пор, пока не выяснил, кто за кем гонится, а потом выключил телевизор и вышел на улицу.

Идти в клуб не было никакого желания. После сегодняшней встречи с Макпал в душе у меня продолжала бушевать радость. Вспомнив, что сегодня суббота и что, стало быть, друг мой Еркин вернулся в аул, решил пойти к нему.

— Папа, я к Еркину схожу, — сказал я отцу. — Узнаю, какие новости на работе.

— Сходи, конечно, что ж дома-то сиднем сидеть, — отозвался отец, по-прежнему потягивая чай.

Надо сказать, что после окончания школы родители не так строго смотрели на мои исчезновения из дома. Разрешали даже возвращаться позднее обычного. Этим самым они как бы говорили мне: теперь ты, мол, стал совершеннолетним, самостоятельным человеком, но будь добр, однако, придерживаться определенных рамок и соблюдать меру во всем.

Еркин жил довольно далеко от нас, на другой стороне родника. Сумерки только начали сгущаться, и в доме Макпал свет еще не зажегся. В эту пору люди в нашем ауле обычно чаевничают во дворах, разговаривают о том о сем. Бросив взор за ограду ее дома, я пошел дальше, не останавливаясь.

“Этим вечером обязательно расскажу все Еркину. Расскажу, все расскажу!” — подбадривал я себя.

“И о чем же ты собираешься ему рассказать?” — неожиданно вмешался в мои мысли Темирхан.

“О том, что встретил в жизни своей идеал… Что влюбился!”

“А если подумать прежде, чем говорить?”

“Я думал, долго думал! Я люблю ее!..”

“Может, и так... Но вспомни, всего месяц назад...”

Надо же, совсем вылетело из головы! Будто холодной водой окатил меня Темирхан, и я, обессиленный, уселся на берегу родника. В памяти возникла Айна с развевающейся на ветру челкой. Она смотрела на меня, презрительно сощурив глаза. И в самом деле, разве месяц назад не шел я по этой вот дороге, чтобы рассказать Еркину о своей любви к ней?..

“Да, Темирхан, кажется, прав: спешить не стоит. Хоть Еркин мне и друг, но надо же знать меру. И потом, с чего я решил, что застану его дома? Небось, он со своей черноглазой Наурен сидит сейчас в клубе и смотрит фильм. Вот встречусь с ним на работе, там и расскажу...”

Долго я сидел в задумчивости на берегу родника. Опомнился только тогда, когда окончательно стемнело и лягушки, получив в свое распоряжение окрестности водоема, затянули свои нескончаемые песни.

А перед глазами — Айна... Со вчерашнего дня ни разу не вспомнил о ней. Забыл даже о том, что собрался с Айной пойти на свадьбу к Кумискали. Совсем ведь из головы вылетело.

И тут Темирхан прав: Айна есть…

Но почему сам факт ее существования мне безразличен? Если так, то я никогда не был влюблен в нее. А почему рассказывал Еркину?.. Рассказывать-то рассказывал, только сердце молчало.

Я не нравлюсь Айне, это точно. Вместе учились, дружили с прошлого года... Вернее, стараемся дружить. И никогда я ей не нравился. Наверно, ее холодное отношение и распалило меня настолько, что захотелось заставить ее влюбиться. А теперь-то мне все равно. Не по душе я ей, ну и не надо. И она сама не по душе мне...

А вот Макпал...

“Ты мне нравишься, Темир!..”

“И ты мне нравишься, моя Уа-та-Уа!..”

Радость распирала мне грудь. Кому же мне сказать о ней? Матери — стыдно, отцу — стыдно, даже Еркину — стыдно. Но и промолчать невозможно!..

Пройдя над плотиной, остановился на мысу, который, вклиниваясь в родник, образовывал в этом месте как бы два отдельных водоема. Снова спустился на берег.

С Айной мне совсем неинтересно. Чуть что — начинает обижаться, ждет, когда первым попрошу у нее прощения. Иначе так и будет дуться до бесконечности.

“Обо всем этом ты только сегодня узнал?” — усмехнулся Темирхан.

“Нет, я знал об этом и раньше, но как-то не придавал значения. Сам удивляюсь, почему вел себя так!”

“Зачем оправдываться — винить ее, обелять себя. Лучше скажи ей четко и ясно: теперь я нашел свою любовь”.

“И в самом деле... Айне тоже не мешает узнать правду”, — согласился я, пристыженно опуская голову.

“Вот это другой разговор! А то все эти мелочные придирки не к лицу джигиту”.

За что я ценю Темирхана, так это за мужскую прямоту. И он тысячу раз прав: моя любовь — только Макпал, и никакая другая!

Снова возник перед глазами образ Макпал, какой я видел ее в тростниковом шалаше. И словно вдруг растворилась тьма, уступая место светлым лучам полуденного солнца. И все, что окружало меня, потеряло вдруг свои очертания, запахи, звуки...

В чем секрет этого волшебства? Кто мне объяснит, что за чувства владеют мною? И мой верный друг Темирхан молчит. Неужто и он не в силах ответить? И почему все случилось так неожиданно, ни с того ни с сего?

И ведь Макпал не какая-нибудь там таинственная незнакомка. Росли вместе, родных ее хорошо знаю... Отец Макпал, как и мой, работал шофером. Правда, погиб несколько лет назад, возвращаясь из Джамбейты с грузом горючего. Есть у нее братишка, сестренка. В позапрошлом году вышла замуж за парня по имени Аяпберген. Разошлась. Родила ребенка... А в последнее время вообще виделись редко — так, случайные встречи на улице.

В школьные годы, конечно, другое дело. Но тогда нам, семиклассникам, девятиклассники казались совсем взрослыми. Потом это ощущение прошло. И работавшую в библиотеке Макпал у меня язык не поворачивался называть на “вы”.

С интересом слушал ее рассказы о прочитанных книгах. Смотрел на нее не отводя глаз. Но все было как в тумане. То, следуя за ее рассказом, летел вокруг земли на воздушном шаре, то погружался в глубины океана. Одним словом, летал на крыльях фантазии.

Иногда засиживались в библиотеке допоздна. В спорах наших принимала участие и ее подруга Каламсия, всегда, правда, державшая сторону Макпал. Мне даже пришлось их несколько раз провожать домой. Помнится, это было в зимние лунные ночи.

Послушать Макпал приходили не только школьники, вроде нас с Еркином, но и взрослые парни, вернувшиеся осенью из армии. Особенно запомнил двоих. Они готовы были любой рассказ превратить в шутку, и звали их Аяпберген и Умбет. С Умбетом я сейчас работаю вместе в Жашитале.

Со вчерашнего дня думаю о Аяпбергене с ненавистью. Он часто попадается мне на глаза. Недавно видел, как он вдвоем с Дауылом распивал вино в саду возле мастерской. Меня чуть не стошнило при виде их одутловатых, раскрасневшихся лиц. Пришлось отвернуться...

В теплую августовскую ночь неожиданно вкралась идущая от родников прохлада. Я встал и направился к карагачу.

Когда подошел к нему поближе, что-то черное, грузное сорвалось с его вершины и, почти беззвучно размахивая крыльями, улетело в темноту. Скорее всего, это и был тот самый филин, с давних времен облюбовавший этот карагач.

В доме Макпал все уже спали. Я представил Макпал, спящую рядом со своим крохотным ребенком...

Устав от своих противоречивых мыслей, понуро поплелся домой.

Амир все еще терзал отца, заставляя его рассказывать историю за историей. Но стоило мне, раздевшись, лечь в свою постель, как он выскочил из-под отцовского одеяла и юркнул ко мне под бок. Видно было, что ради рыбалки он готов на все.

— Спи, завтра подниматься рано! — приказал я ему шепотом, зная, что до самого возвращения с Калдыгайты он будет слушаться меня беспрекословно.

Так и есть: минуты не прошло, как брат засопел, опаляя мне спину своим горячим дыханием. Сам же я сомкнул веки после того, как проводил взглядом летящий над Землей спутник. Стрелой прочертив Млечный Путь, он двигался теперь к созвездию Большой Медведицы.

6

Мать разбудила нас на рассвете, как только управилась с коровой. После чая, подхватив свои узелки в руки, мы с Амиром зашагали по дороге, ведущей от аула, мимо зимовки Каракуга и дальше — к берегу Калдыгайты. До реки в общей сложности было километра четыре, не больше. Разговаривая, мы быстро преодолели это расстояние.

Петляющая в зарослях тальника дорожка привела нас к Песчаному броду. Когда-то, в прежние времена, через него переправлялись телеги, запряженные лошадьми и волами. Но теперь уровень воды в реке поднялся и брод потерял свое назначение.

И песок, и вода еще хранили в себе ночную прохладу. Небо было затянуто белесыми облаками, но, глядя на них, чувствовалось, что через час-другой они исчезнут и начнется обычная для конца августа жара.

Срезали парочку длинных прутьев, сделали из них удилища и справа от брода отыскали тихую заводь, окаймленную кугой. Амир, конечно, и не предполагал, что нам вскоре предстоит с Макпал и Муратом пойти за ежевикой, и я решил дать ему вволю порыбачить. К тому же сейчас самое время для клева.

Макпал появилась в то самое время, когда мне начало казаться, что она не придет. Заслышав ее звонкий голос, бросил удочку и помчался навстречу.

Выскочив из густых зарослей, сразу же увидел ее. Макпал стояла на берегу в светлом приталенном платье с короткими рукавами, а на голове у нее красовалась вышитая разноцветными нитками полотняная панама.

Рубашку свою я уже успел скинуть, и Макпал бросила смущенный взгляд на мое загорелое бронзовое тело.

— Привет! — помахала она мне рукой.

— Привет!..

Позабыв о том, что рядом стоит ее брат, я не отрываясь смотрел на нее, красивую и улыбающуюся.

— Давай купаться, Темир! Я так соскучилась по реке. Эх, реченька, дорогая моя Калдыгайты!.. С отцом мы часто, почти каждый день приезжали сюда, а теперь...

— Что ж, купаться так купаться! — бодро воскликнул я, хотя купание в реке для меня не было такой уж редкостью, как для Макпал.

— Здесь все по-прежнему, ничего не изменилось. И куга, и тростники, и кувшинки — все осталось таким же. Словно я рассталась с ними только вчера...

Вслед за Макпал и я с удивлением поглядел на широкие разлапистые листья, плавающие на водной глади, на желтые водяные лилии, качающиеся на длинных стеблях. Как же я мог раньше не обращать на всю эту красоту никакого внимания?!

— Дядя Темир, а Амир с вами? Где Амир? — забеспокоился Мурат, стоящий чуть позади меня.

— А где же ему быть! Конечно, со мной. Вон там — ловит рыбу!

— А можно, и я с ним порыбачу! — обрадовался Мурат.

— Иди, иди... Возьмешь мою удочку, она на берегу валяется. Хочешь, я сам отведу тебя на это место?

Когда я вернулся, проводив Мурата, Макпал стояла уже в купальном костюме. Заметив мой взгляд, она покраснела и сказала тихо:

— Пожалуйста, не смотри на меня так!..

Я положил ей руку на плечо. Макпал улыбнулась в ответ и спрятала лицо на моей груди.

— Как ты не поймешь, ведь мне стыдно!..

В этот момент я почувствовал, как бешено заколотилось мое сердце. В растерянности погладил Макпал по голове, вдыхая запах ее волос.

— Ну пойдем же купаться! — потянула она меня за руку к реке.

Однако, дотронувшись ногой до влажного донного песка, она тут же отскочила назад:

— Ой-ой, холодный как лед!

— Ничего подобного. Утром вода была гораздо холоднее. Ты войди в нее сначала по колено и постой так минут пять, тогда и привыкнешь, — посоветовал я и сам без оглядки кинулся в реку. Вынырнув у противоположного берега, услышал ее истошный вопль.

— Темир! Те-мир!.. — крича, она била себя ладонями по коленям. — Ох, как ты меня напугал! А если б захлебнулся?

— Давай лучше поищем другую заводь, — предложил я, — а то здесь и не поныряешь толком. — Сказав так, отметил про себя, что с момента нашего сближения с Макпал я, кажется, становлюсь отчаянным хвастунишкой.

— Нет, я боюсь глубины, — покачала головой Макпал.

— Тогда как знаешь, можно и здесь остаться.

Во второй раз я вынырнул возле самых ее ног. Взял ее, стоящую по колено в воде, за руку и, несмотря на протесты, потащил на середину брода.

Оказалось, что и Макпал плавает отлично. Спустя некоторое время мы уже сновали вдоль и поперек с легкостью красноперок. Видно, она и в самом деле соскучилась по реке. Ее смех, подобный звону колокольчика, взлетал над водой и эхом отзывался между двумя берегами. Я тоже чувствовал себя безмерно счастливым, переполненным до краев такой радостью, о существовании которой раньше и не догадывался.

Макпал не давала мне поймать себя. Но в конце концов, изловчившись, я схватил ее там, где воды было по пояс.

— Что? Что? — весело вопрошала она. Ее влажные губы блестели, как атлас, и она уже была готова рассмеяться в ответ на мое объяснение.

— Ничего, — ответил я и, обхватив рукой за талию, притянул ее к себе. Собственный голос мне показался изменившимся до неузнаваемости.

Макпал, слегка откинувшись назад, с нежностью смотрела на меня. По ее лицу стекали прозрачные капли. Но едва только я попытался поцеловать ее, как она, зачерпнув обеими ладонями воду, плеснула в меня и отбежала в сторону, звонко смеясь. Купаясь, мы совсем забыли про своих братьев. Макпал настолько продрогла, что зуб на зуб не попадал.

— По-шли вый-дем! За ежеви-кой по-ра! — сказала она.

— Тогда я сбегаю за Муратом и Амиром.

Мальчики стояли на том же самом месте будто приклеенные. На счету у них уже было несколько десятков красноперок. Особенно повезло Амиру, который тут же принялся показывать нанизанных на самодельные куканы рыбок. Мое предложение пойти за ежевикой они встретили с восторгом — видимо, рыбалка уже успела поднадоесть им. Удочки оставили там же, на берегу. Решили захватить их на обратном пути.

Подойдя к броду, мальчики захотели искупаться. Мы дали им поплескаться самую малость, а потом выгнали из воды, сказав, что в обед они наплаваются вволю.

На другой стороне брода, на некотором расстоянии от берега, росло несколько берез. Под ними мы оставили прихваченные с собой узелки, поскольку лучшего места для отдыха трудно было найти.

За березами начинался участок некогда вспаханной, а теперь заброшенной земли, поросший диким луком и колючкой. Мы одолели его, направляясь к пескам Аккума. Вчера, возвращаясь из урочища, я, помнится, хвалился, что знаю такое место, где ежевики видимо-невидимо. И что, дескать, никому, кроме нас с Еркином, оно неизвестно. Так и говорил: “Каждая ягодинка там — с ноготь большого пальца, а уж сладкая — язык проглотишь!” При этом я, разумеется, думал о том, как бы увести Макпал подальше от рощ Сегизсая, куда ходили за ежевикой все егиндикульские девушки. Хотелось побыть наедине с Макпал, оттого и вспомнил, что когда-то, бродя по пескам, наткнулся случайно на зеленую лощинку на правом склоне барханов, неподалеку от Жашитала.

Над вершинами песчаных дюн, похожих на заслоняющие горизонт верблюжьи горбы, проплывали легкие кучевые облака. Будто кто-то на той стороне разжег костер, и дым, поднявшийся в небо, стелется над песками. Взяв его за ориентир, мы, разговаривая, пошли по местности, поросшей солодкой и молочаем, и через полчаса добрались до зеленой лощинки.

Когда мы подошли к зарослям вплотную, оттуда, испуганно стрекоча, вылетела сорока. Выходит, я ошибся, говоря, что, кроме нас с Еркином, никто не знает об этом месте. И все же крупных темно-синих ягод, выглядывающих из переплетенных меж собой побегов, покрытых острыми шипами, здесь было такое множество, что их вполне хватило бы не только одной сороке, но и целой сорочьей стае.

Мы с Амиром сперва наелись до отвала, потом вспомнили о своих целлофановых мешочках, а затем помогли Макпал наполнить доверху ее пятилитровый бидон.

К приглянувшимся березкам вернулись к обеду, ища спасения от палящих лучей. Но, измученные зноем, мы не сразу остановились в их тени, а направились поначалу к реке, где застали целую ватагу купающихся мальчишек. Их возбужденно-веселые крики, сливаясь в единый гомон, будоражили всю округу. Вчетвером мы присоединились к ним и плескались в реке до полного изнеможения. Наказав Амиру с Муратом не задерживаться долго, Макпал и я, прихватив с собой речной воды для чая, отправились на свое становище.

По дороге набрали сухих веточек, коровьих лепешек и потом в нашем березняке соорудили треножник, подвесили на него ведерочку и разложили костер.

Сидя в приятной прохладе, Макпал с улыбкой смотрела на слабый дымок, послушно изгибающийся при каждом порыве ветра, и мне вдруг захотелось взять ее за руку.

— Спой песню, — попросил я.

— А ты будешь мне подпевать? — спросила Макпал, встрепенувшись. Но через мгновение, поняв, что речь идет о “Песне одинокого лебедя”, она произнесла с грустью: — Нет, я не буду ее петь — боюсь расплакаться.

— Прошу тебя, Макпал! — принялся уговаривать я.

— А я тебя прошу, чтобы ты не просил меня об этом, — взмолилась она.

— Ну, отчего ты собираешься плакать, не понимаю?!

— Она ведь такая... Ладно, постараюсь не зареветь! — решилась вдруг она и, некоторое время посмотрев на огонь, неожиданно запела:

Скользит белый лебедь по глади и не скользит.

Что же он, лебедь, печалится так и грустит?..

Эта была действительно грустная песня. О мечте, которой не суждено сбыться, о неисполненном желании, о грустном одиночестве. Образ Лебедя, который скользит по водной глади и скорбит о своей потерянной подруге, не оставил меня равнодушным.

Скользит белый лебедь по глади и не скользит.

Никто его сердца не радует, не веселит.

С подругой расстался, с прежней расстался мечтой

И жизнь его стала безрадостной и пустой... —

пела Макпал. И вот, разволновавшись от этих слов, она наконец не выдержала и расплакалась. Я обнял ее.

— Это я так... просто так... Обещала и не сдержала своего обещания, — тихо сказала Макпал, вытирая слезы ладонями.

— Хочешь, скажу тебе правду? — выпалил я. — Позавчера, в урочище, я, подкравшись, слушал, как ты пела эту песню...

Макпал улыбнулась мне сквозь слезы.

— В таком случае, Темир, и я скажу тебе всю правду. Мне вдруг показалось, будто кто-то ищет меня, не находит и мучается от этого. “Успокойся, — говорила я себе, — кто станет тебя искать, кому ты нужна?” Но тут запела свирель, и я пошла на ее звуки. Оказалось, это играл ты.

— А я вот не осмелился заявиться к тебе — неудобно было.

— Зато я не постеснялась. Такая вот бессовестная... — надулась Макпал.

— Не говори так. Я бы тоже, пусть не сразу, но обязательно подошел к тебе. По крайней мере, домой мы, конечно же, возвращались бы вместе.

Тут вскипела вода, подошло время обедать. Макпал стала развязывать наши узелки и раскладывать еду, а я пошел звать Амира и Мурата, которые, видно, совсем забыли о нашем наказе.

Их, а также еще двух мальчишек, купавшихся вместе с ними, пригласил к чаю. Потом ребята снова отправились к реке, мы же с Макпал остались в тени.

— Если устал, можешь вздремнуть, — предложила она мне. Сама Макпал лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки, подложив под голову локоть.

— А ты?

— Буду лежать и глядеть на тебя, спящего.

— Тогда и я не усну, а буду смотреть на тебя.

— Нет, так не пойдет, я же первая сказала.

Мне пришлось уступить, и я развалился на траве.

Через минуту-другую повернулся и встретил улыбающийся взгляд Макпал.

— В твоих глазах я вижу себя, — сказал я.

— И я тоже, — ответила Макпал.

— Ты такая замечательная.

— Правда?

— Истинная правда.

— Нет, ты еще лучше, чем я. А я нехорошая.

— Не говори так. Я люблю тебя, — с этими словами я погладил ее по щеке и дотронулся до рассыпанных по плечам волос.

— А как ты меня любишь? — со смехом спросила Макпал.

Растерявшись, я не смог сразу ответить. Мне было неясно, что именно она имела в виду: как я вообще люблю или же насколько сильно, потому и ляпнул первое, пришедшее на ум:

— Люблю, как и полагается любить — от всего сердца, — и, обняв, прижался щекой к ее щеке.

Макпал, все так же улыбаясь, закрыла глаза и придвинулась ко мне. Сколько бы я ни целовал, ни ласкал ее, никак не мог унять дрожь, охватившую все мое тело. Однако когда моя нога прикоснулась к ее колену, Макпал быстро высвободилась из объятий.

— Нет, нет, Темир, нельзя так...

Я и сам был смущен своим поступком.

— Не обижайся, Макпал! — пробормотал я, не смея поднять на нее глаз.

— А я и не обижаюсь. Пошли лучше купаться. — Она надвинула на лоб свою полотняную панаму и протянула мне руку, чтобы помочь подняться.

У брода мы искупались. Потом, сидя на берегу, с интересом смотрели, как подрагивают поплавки на ребячьих удочках. Окунувшись на прощанье, мы друг за другом потянулись к дому, когда солнце уже собиралось скрыться за горой Есенаман.

Амир и Мурат с ведерком и бидоном в руках шли впереди. Макпал шла рядом со мной, держась одной рукой за мое плечо, помогая себе таким образом передвигаться через сыпучие пески.

— Устала, совсем устала. Хочется махнуть на все и лечь вот тут, — сказала она.

— И действительно, отчего бы нам не передохнуть малость?

— Давай, — согласилась Макпал и опустилась на светлый песок у подножья небольшого холма.

Я сел рядом, приобняв ее.

Неподалеку от нас рос какой-то кустарник, низкий, с густо переплетенными ветками. А на них мелькали, словно язычки пламени, оранжево-красные цветы.

— Интересно, как он называется? Какой красивый! — удивилась Макпал. Потом с улыбкой глянула на меня и положила голову мне на плечо. — Как быстро пролетело время. Не успели оглянуться, а уже вечер. Сегодняшний день — самый счастливый в моей жизни. Никогда не забуду его... Никогда!

— Я люблю тебя, — прошептал я.

— Я тоже...

Мы поцеловались. И опять у меня с каждым новым поцелуем не убывало желание целовать ее до бесконечности, и опять сердце готово было выскочить из груди. В тот момент я поклялся про себя, что ни с кем не буду делиться своей радостью: мои отношения с Макпал должны остаться тайной для всех. Почему-то у меня появился непонятный страх, что людская зависть погубит наши чувства.

— Когда мы теперь встретимся? — спросил я, завидев в отдалении зимовку Каракуга.

— А когда ты вернешься в аул?

— Только в следующую субботу.

— Тогда можно встретиться у клуба. Уже два года прошло с тех пор, как я была в кино, успела соскучиться.

— А потом я провожу тебя, хорошо?

Макпал покачала головой:

— Я же буду с подругой, с Каламсией.

— Неужели нельзя побыть вместе хотя бы полчаса?

— После фильма жди меня у карагача возле нашего дома!..

Амир и Мурат сидели на обочине дороги, у самой развилки, и ждали нас. Дальше, до аула, мы шли уже все вместе. Справа от нас оставалась гора Есенаман. На фоне неба, окрашенного в пурпурный цвет, угадывались контуры древних курганов, в которых покоились сарматские богатыри. Я пересказал, наверно, все истории, какие слышал о них, Амиру и Мурату, и остаток пути до аула показался нам совсем коротким.

Отец был в отъезде, и, быстро поужинав, мы улеглись спать.

— Темир, а скажи, аул сарматов далеко отсюда? — спросил меня братишка сонным голосом.

— И далеко, и близко одновременно. Расстояние примерно в две тысячи пятьсот лет, — откликнулся я.

Ответ мой показался Амиру слишком запутанным, но сам он, усталый и измотанный за день, уже не был способен на дальнейшие вопросы и потому, видать, тут же захрапел. А я затолкал свою саблю в ножны, привязал к поясу палицу, закинул за плечо лук, сел на коня охлябью и с копьем в руке отправился в Сарматию...

7

Закрепленная за строительным цехом старая машина привезла нас в Жашитал к девяти часам утра.

Жашитал — это роща, возникшая на другом берегу Калдыгайты, неподалеку от лесного массива Каратал. Здесь совхоз строил кошару. И правильно делал, потому как окрестные места были необычайно богаты травой. Стройка тянулась уже третий год. В первое лето успели только залить фундамент. В прошлом году, когда мы с Еркином закончили школу, на нашу долю выпало возводить стены.

Бригада состояла из девяти человек. Раньше мы каждый день возвращались ночевать в аул, зато утром бригадир с ног сбивался, бегая за каждым в отдельности. Оттого и в Жашитал приезжали почти к обеду. Теперь распорядок изменился: работаем с понедельника до субботы без отлучек, в субботу на воскресенье уезжаем в аул, а в понедельник утром тут как тут, на строительстве. Спальней здесь нам служит сколоченная на скорую руку хибарка рядом с кошарой.

И самые молодые, и самые старые в бригаде — это мы с Еркином. Молодые — по возрасту, старые — потому что, как-никак, вкалываем второй год. Только мы и остались из прошлогодней команды. Бригадир, и тот сменился. Нынче нами руководит парень лет тридцати. Звать его Махмудом, и в своем деле он, в отличие от прежнего бригадира, разбирается неплохо.

В совхозе есть еще одна строительная бригада — шабашников. В Кзылжаре они возводят кошару, такую же, как наша. Правда, шестеро приезжих мужиков пашут с утра до поздней ночи, не разгибая спины. Начали этим летом, а к осени собираются закончить полностью.

А вот у нас работа движется кое-как. То нет саманов, то машины, чтобы привезти их. Махмуд все время ходит злой, как черт. С прорабом ругается, с директором конфликтует. Говорит, что если вести себя с ними по-людски, то ничего не удастся выбить. В прошлый раз, когда отец пришел отпрашивать меня в урочище, у нас кончился цемент. Махмуд его добыл все-таки через два дня, но со скандалом.

Мы с Еркином в бригаде все равно что мальчики на побегушках — подай, принеси... Иногда, правда, укладываем кирпичи, но как только дело доходит до кладки углов, так нас вежливо отстраняют. Углы выводить — это привилегия Умбета. Он лет на пять старше нас, и руки у него умелые. Одно плохо — выпить не дурак.

За время моего отсутствия особых перемен не произошло. Но, похоже, что через недели две с возведением стен будет покончено, и тогда все займутся крышей. Сразу же по приезде Махмуд велел нам с Еркином замесить раствор. Днем, в самое пекло, отдохнули несколько часов, после обеда продолжили. А вечером отправились купаться на Калдыгайты.

От Жашитала до реки недалеко — километра два, а вот до Песчаного брода, где мы были вчера с Макпал, все шесть. Я смотрел в ту сторону, когда направлялся к реке, и оглядывался, когда возвращался.

Потом, придя назад, Еркин вынес из нашего спального сарайчика гитару, мы пошли за строящуюся кошару и уселись с ним на толстом не отесанном бревне, которое лежало здесь с незапамятных времен. Так уж повелось, что вечерние часы мы коротали именно здесь, болтая и бренча на семиструнке.

Хоть мы с ним и одного роста, но Еркин сильнее меня. Двухпудовую гирю я могу выжать четыре раза, он — пять. Вместе поступили в школу, вместе учились, а теперь вот и в армию собираемся идти тоже вместе.

Пока мой друг настраивал гитару, я с грустью смотрел на облака, плывущие к горизонту, и думал о том, что вчера в это время мы с Макпал сидели у небольшого песчаного холма.

О, любовь моя, ты в целом свете одна!

Наурен, не могу о тебе я не петь... —

напевал Еркин. Песенку эту он сочинил сам. А Наурен — это его подруга. В этом году она закончила десятилетку, собиралась поступать в Уральский пединститут, да болезнь помешала. Встречаются они месяца два, не больше, и мне все известно об их отношениях, поскольку Еркин ничего от меня не скрывает. Наурен, оказывается, до сих пор не разрешает ему даже дотронуться до своей руки.

Айна точно так же вела себя. Дружим уже, считай, год, а я только однажды поцеловал ее в щеку. Может, потому и не испытал от этого поцелуя особой радости. Вернее, теперь не испытываю. Разве любящая девушка бывает такой неприступной? А раз держится так — значит, не любит. Кому же приятно целоваться с нелюбимым...

— Ну, как там Айна? Погуляли? — спросил Еркин. И я опять поразился его способности читать мои мысли. Такое уже не впервые случается.

— Встретиться не удалось, некогда было, — отвертелся я.

— А я ее вчера у клуба видел. По-моему, она ждала тебя.

— Понимаешь, из урочища вернулся поздно, ну и...

Мне было стыдно за свою откровенную ложь, и, чтобы не выдать своего смущения, я взял у Еркина гитару и стал напевать первую пришедшую на ум песенку.

Может, и вправду ждала. И убедившись, что я не приду, зашла в клуб. Но ведь и я сколько раз ждал ее понапрасну. Бывало, что несколько дней подряд. А если и обижался, то при встрече тут же забывал свою обиду. Зато Айна ничего не забывает. В этом я чем угодно могу поклясться, хотя бы вон тем облаком... Ну и хорошо, что не забывает. Очень хорошо, просто чудесно!..

Когда я стал впотьмах пробираться к своей койке в сарайчике, образ Айны окончательно вытеснился из моей памяти и вместо него ярко проступило улыбающееся лицо Макпал.

Так и прошла неделя...

Только первый день воспоминания не давали мне покоя, а потом понемногу стали отступать куда-то. Я даже почувствовал себя смелее, раскованнее и в работе стал гораздо расторопнее.

Но неделя подходила к концу, приближался день нашей встречи, и я снова потерял контроль над собой. Она ведь сказала: “После фильма жди меня у карагача возле нашего дома!..” Не в силах совладать со своими чувствами, я однажды сказал своему другу:

— Хочешь, расскажу тебе о чем-то? — Но тут же вспомнил о данной себе клятве и прикусил язык. — Нет, лучше не сейчас...

— Ладно, — согласился ничего не подозревавший Еркин.

Тем же вечером наша колымага повезла нас в аул. Целых пять дней я не видел Макпал. Целых пять пустых дней прошло с момента нашего расставания.

8

Запыхавшись от быстрого бега, мы с Еркином примчались к клубу ровно в половине десятого. Макпал, замыкавшая толпу, входящую в зал, успела улыбнуться мне и помахать рукой. Рядом с ней была Каламсия. Обе они были в белых платьях с короткими рукавами.

Купив билеты, мы пошли следом. Макпал с подругой сели где-то в середине зала. Еркин, заметивший свою Наурен, кинулся к ней, я сел двумя рядами выше Макпал.

Рядом с ней одно место оставалось незанятым. Это я отметил сразу же, но подойти постеснялся. Пока я раздумывал, в свободное кресло уселся Умбет, и мне оставалось только разинуть рот от изумления.

Умбет сразу повел себя развязно. Подвинулся к Макпал и, по-дурацки хихикая, принялся что-то рассказывать ей. Уа-та-Уа отвернулась, но тот и не думал отставать. Все напирал и напирал. И я сидел, задыхаясь от злости.

В конце концов Макпал была вынуждена встать и поменяться местами с подругой. Тогда Умбет стал приставать к Каламсие.

— Эй, ты что навалился, отодвинься! — нарочито громко сказала она.

Умбет пропустил ее слова мимо ушей и продолжал бубнить.

— Ты, часом, не на гвоздь ли сел? — крикнула Каламсия на весь зал.

Сидящие впереди расхохотались. Умбет вынужден был притихнуть. И тут начался фильм.

Все мои мысли были заняты Макпал. Как же я досадовал на себя, что не сел рядом с ней! Происходящее на экране не доходило до моего сознания, хотя одно было ясно — фильм рассказывал о чем-то веселом, жизнерадостном. И преобладали в нем светлые тона. Когда отсвет от экрана падал на зрителей, я видел сидящую впереди Макпал. Локоть левой руки она положила на правую ладонь, и плечи ее чуть подрагивали от смеха.

После фильма Еркин ушел с Наурен. Выйдя из клуба, я нарочно встал подальше от висящей на столбе лампочки, чтоб в темноте дождаться, когда мимо меня пройдут Макпал и Каламсия.

За ними, оказывается, увязался Умбет, который по-прежнему хихикал и нес несусветную чепуху. Но когда они втроем поравнялись со мной, Каламсия решительно произнесла:

— Иди-ка ты своей дорогой! Мы и без тебя доберемся, не заблудимся.

Умбет еще немного покуражился, а потом отстал и, повернувшись, пошел в другую сторону, что-то недовольно ворча под нос.

Я отправился к месту нашей встречи — к карагачу. Стоя под его ветвями, прислушивался к шелесту листьев, вглядывался в темноту, пока наконец не увидел Макпал, словно белую бабочку, выпорхнувшую из сумрачного леса.

— Соскучился! — произнес я, обнимая ее.

— И я соскучилась, — прошептала Макпал, губами касаясь моей щеки.

Сердце мое застучало так сильно, что мне показалось, будто эхо его ударов разносится по всему свету.

— Почему не сел со мной? Я же это место держала специально для тебя, — спросила Макпал.

— Стыдно было, — честно признался я.

— Стыдно?..

По глубокой колее, идущей рядом с песчаными наносами, прошла легковушка, освещая дорогу фарами.

— Может, погуляем, сходим к ручью? — предложил я.

Луна, привыкшая наблюдать за всем, что происходит в мире, только сейчас направила свой взор на наш аул. Мы шли молча, рука в руке. Дошли до ручья, переправились на другой берег.

— Не нравится мне поведение этого Умбета, — заговорила наконец Макпал. — Городит что попало... Когда-то он прямо-таки не вылезал из нашего дома: мол, другу Аяпбергена все позволено... Но почему же он и теперь не отстает? Думает, что я такая безропотная, что стерплю все его выходки?

У меня тоже еще не прошла злость на Умбета, и слова Макпал только подлили масла в огонь. Но все же совесть не позволила мне выпытывать, какой именно разговор состоялся у них.

— Правильно говорят: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты сам. Тот негодяй Дауыл тоже был его другом. Жаль, поздно узнала обо всем, что поделаешь! — Макпал вдруг расплакалась: — Ты же ничего не знаешь, Темир! Чего только не вытворял Аяпберген!

Не ожидая подобного разговора, я заволновался:

— Не надо плакать, Макпал! Я все знаю.

— Нет, не знаешь!.. Я никогда не любила его! Ни разу не сказала ему, что люблю, ни разу!

— Хорошо, Макпал. Только не надо плакать. — Я не знал, как утешить ее, и совсем растерялся.

— Я никогда не любила его, — повторила она и замолчала. Из сумочки, висевшей на плече, достала платок и вытерла слезы. Мы пошли дальше. — Я говорю тебе правду, Темир, говорю под покровом ночи: я не любила его... Но он был так настойчив. Приходил под разными предлогами... Одна уже нескладная, долговязая фигура Аяпбергена была мне противна. Но как прогонишь человека, пришедшего в библиотеку? Потом он повадился провожать меня. Выслеживал на вечеринках, на свадьбах... Однажды не сдержалась и сказала ему все, что думала. Вроде понял, потому что пропал надолго. И все же... Как я жалею!.. — Макпал снова заплакала, поднося платок к глазам. — После свадьбы он мне устроил веселую жизнь. Каждый день приходил домой пьяным. Приставал по всякому поводу. Мстил за то, что чуралась его раньше. Попрекал за красоту, ревновал ко всем без разбора. Шагу не давал ступить, а уж потом и до побоев дело дошло. Не выдержала я, развелась через полгода. Даже на то, что в положении была, не посмотрела...

Я мучительно соображал, как бы перевести разговор в другое русло, но ничего не мог придумать. Потому и молчал. Разве я предполагал, что наша прогулка к ручейку обернется такой неприятностью.

— Позавчера он снова приходил... Пьяный, конечно. “Кто тебя звал?” — говорю ему, а он в ответ: “Покажи мне моего сына”. Ну, я ему вместо сына указала на дверь, дала от ворот поворот. Как еще у такого негодяя язык поворачивается говорить о сыне! — Макпал вздохнула. — Теперь мое единственное утешение — это Серик. Знаешь, он уже лепечет “аже”, “мама”!.. Спросишь, где сахар, — он показывает на сахарницу. Где хлеб — смотрит на хлебницу. Скажешь что-нибудь недовольным голосом — начинает плакать. И с Муратом подружился: похоже, понимает, что тот тоже мужчина. Показывает на двери: пойдем, мол, гулять. А если Мурат не хочет, вцепится ему в волосы ручонкой и тянет. — Рассказывая об этом, Макпал улыбалась.

Незаметно для себя мы подошли к темнеющим при тусклом лунном свете зарослям урочища. Вспомнив о том, как мы косили тростник, играли на свирели, я загрустил. Тут Макпал взяла меня за руку и сказала:

— А шалаш, который ты поставил, все еще стоит. Только тростник подсох, а так все по-прежнему.

— Вот как! — удивился я.

— Правда-правда. И он вполне пригоден для того, чтобы заночевать в нем. Как ты смотришь на это? — Макпал бросила на меня быстрый взгляд и рассмеялась.

— Когда? Прямо сейчас? — растерялся я.

— А что? Неужели страшно?.. Испугался?.. Но ведь я же пошутила.

— Ничего я не испугался!

— Правильно, ты же солдат, — сказала Макпал и, взяв меня за руку, повела к аулу.

Бесшумно карабкаясь по небосводу, луна забралась уже высоко-высоко и теперь светила так, что можно было разглядеть под ногой каждую травинку.

— Ты недавно сказал, что тебе было стыдно, — произнесла Макпал через некоторое время. — Придется сознаться, что и мне это чувство не давало покоя. Место заняла, а позвать тебя — смелости не хватило.

— Это я сегодня только таким был. А вот завтра, к примеру, уже не постесняюсь.

— А я и завтра стесняться буду.

— Чего ж стесняться? Ведь я же люблю тебя!

— Нет, стыдно... Стыдно! Как же мы дальше будем жить — днем скрываться, а ночью слетаться на свидания, как летучие мыши?

Макпал расплакалась, положив голову мне на грудь. И я не знал, как нам быть дальше. Даже еще и не задумывался об этом.

9

Вспоминая наш разговор, весь следующий день ходил сам не свой.

“Зачем она мне рассказывала о том, что она разведена, что у нее есть ребенок? Будто мне об этом не известно”, — досадовал я.

“Может, она просто хотела выговориться, отвести душу?” — высказал свое предположение Темирхан.

...Мы с Еркином подошли к клубу за полчаса до начала фильма. Остановились возле витрины магазина культтоваров и стали разглядывать ее. В этот момент я услышал сзади знакомый голос и обернулся. К нам подходили Макпал и Каламсия.

Решив вести себя посмелее, чем вчера, я крикнул:

— Макпал!

Она остановилась и подняла на меня смущенный взгляд.

— Привет!

Мы подошли к ним. Макпал и ее подруга рядом с нами казались почти школьницами. Каламсия к тому же была явно огорошена тем, что я окликнул Макпал. Не зная, как отнестись к этому, она в конце концов взяла и сказала:

— Гляди-ка, в каких молодцов они выросли!

Макпал от души рассмеялась. Мы с Еркином ограничились улыбками. И в самом деле, никому теперь даже в голову не придет считать нас детьми. По словам нашего бывшего классного руководителя, мы потому и вымахали в здоровенных парней, что с детства занимались физическим трудом.

— Растем, Каламсия апай! — кивнул Еркин.

— Вижу. А в армию когда? — Каламсия испытующе посмотрела на меня.

— В октябре, — ответил я.

— Всего-то два месяца осталось. Молодцы!.. Значит, в кино пришли? — она явно пыталась свернуть разговор.

И в тот же момент, совсем некстати, рядом показалась Айна со своей подругой Жамал.

“Вот чертова девчонка, опять ее принесло?!.” — с досадой прошептал я про себя, хотя, конечно, ничего необычного в том, что Айна пришла в клуб, не было. Жамал тянула ее за собой, однако Айна хмуро глядела на нас.

Тогда Жамал непонятно зачем вклинилась между мной и Еркином и, по-свойски улыбнувшись, спросила:

— Ну, как дела?

Такой, собственно, она и была всегда — грубой и бесцеремонной. Может такое ляпнуть, что со стыда сгоришь.

— А что это тебя не видно? — продолжала расспрашивать меня Жамал. — В клуб не ходишь, к Кумискали на свадьбу обещал прийти — не пришел. Настоящим обманщиком заделался. Что, некогда от кошары оторваться? Заштукатурился вконец, да?

От такого допроса у меня кровь прилила к лицу. Растерявшись, стал смотреть себе под ноги.

— Взрослый парень, а покраснел, как мальчик, — рассмеялась Каламсия.

— Пойдем-ка за билетами, — произнесла притихшим голосом Макпал и потянула подругу за собой.

У меня и духу не хватило пойти за ними. Проводив взглядом Макпал, повернулся и ответил противной, дерзкой Жамал:

— Работы было много, некогда.

— В таком случае хоть писал бы письма, — усмехнулась Айна.

— Хотел написать, да адрес позабыл, — в тон ей ответил я.

— Пойдем, там фильм уже начинается, — вступился за меня Еркин, положив конец нашей перепалке.

Входя в клуб, я заметил Наурен. Но они с Еркином, оказывается, повздорили накануне, поэтому друг к другу подходить не стали.

Жамал чуть ли не насильно повела нас за собой и усадила прямо перед Макпал и Каламсией, рядом с Айной. Мои планы рушились, и я не знал, как спасти положение. Сидел и стирал выступивший на лбу пот.

— Ты все еще обижаешься за прошлый раз? — шепнула мне на ухо Айна.

А я думал только об одном: Макпал видит, как она наклонилась ко мне, видит!

— Обижаюсь, — кивнул я в ответ.

— Оказывается, ты обидчивый, — заметила Айна с усмешкой.

— Ничего не поделаешь, уж какой есть.

— Хочешь, скажу, почему я тогда так сделала?

— Не хочу.

Айна, надувшись, отодвинулась, а мне только того и надо было. Спустя некоторое время в зале погас свет и начался фильм.

Пока я сидел и думал с досадой: “Ну что за девчонка! Принесла же ее нелегкая в клуб!” — Айна снова повернулась ко мне.

— Я тебе потом скажу, какая была причина... Тогда ты уже не будешь обижаться, — прошептала она.

— “Потом” — это когда? — насторожился я.

— Ну, после фильма.

— А откуда ты знаешь, куда я после фильма пойду?

— А разве ты не проводишь меня? — от удивления у Айны округлились глаза.

— Нет, не смогу.

— Ну, тогда как знаешь!.. — она вскочила и стала пробираться к выходу. Одарив меня недобрым взглядом, вслед за ней пошла и Жамал. Тут же ко мне подсел Еркин.

— Что стряслось? — шепотом спросил он, не отрывая глаз от экрана.

— Да вот рассердилась ни с того ни с сего. Я ей ничего такого не говорил, — ответил я, чтобы отвязаться. Не стану же я сейчас Еркину рассказывать о нашей ссоре во всех подробностях.

Вскоре фильм окончился.

Взявшись под руку и перемежая разговор смехом, впереди нас шли Макпал и Каламсия. Я старался сделать вид, чтобы Еркин ничего не заподозрил, отвлекал его болтовней. И вдруг откуда-то сбоку, спотыкаясь на ходу, выскочил Умбет, громко окликая их по имени. Видимо, как всегда был под хмельком. Еще в зале я слышал его громкий голос, хихиканье, слышал, как сидящие рядом люди шикали на него. А Умбет отвечал им дурашливо-плаксивым голосом: “Все, дяденьки, все. Виноват, исправлюсь!”

Девушки вскрикнули от испуга, и тут мы кинулись вперед. Умбет уже успел взять Каламсию под руку и пытался подхватить Макпал. Пришлось применить легкий прием, после чего Каламсия была освобождена от нахального кавалера.

— А это еще кто такие? — взревел Умбет. — Вы?! Что вам нужно от меня? Уберите руки!

— Иди домой и проспись! Ты пьян! — пытались втолковать мы ему, хорошенько встряхивая при этом.

Девушки, не дожидаясь конца, убежали. Умбет присмирел. Расстались и мы с Еркином.

10

Оставшись один, я заторопился к карагачу. Макпал ждала меня, и вид у нее был расстроенный.

— Ненормальный он, что ли, этот Умбет? И зачем он приходит в кино пьяным? — начал возмущаться я.

Но Макпал прервала меня:

— Не говори о нем. Зачем понапрасну тратить слова? Таких, как он, мы в школе “февралями” звали. Все остальные месяцы в году нормальные, а этот нескольких дней недосчитался...

— Пойдем к роднику...

Макпал, ничего не говоря, тихо пошла рядом, скрестив руки на груди. По ее виду я понял, что она чем-то встревожена.

На берегу, обнявшись, сидела какая-то парочка. Пройдя через плотину, мы очутились на другой стороне.

По небу кое-где проплывали легкие облачка, в сторону Сегизсая лениво скользила луна и, будто жалея, что покидает наши края, напоминала о себе своим отражением — золотой чашей, качающейся на водной глади.

Макпал посмотрела на меня, и в ее глазах я заметил слезы.

— Темир, ты только не обижайся, хорошо? — сказала она дрожащим от волнения голосом. — Вчера хотела сказать, но не хватило духу после того, как ты признался, что скучал по мне...

С недоумением и беспокойством я ждал, что же последует за этим началом.

— Ты такой милый, честный и великодушный, Темир. Ты мне в самом деле нравишься... Но, видно, я перешла границы приличий, потеряла чувство меры... Ни о чем не подумала. Да и некогда ведь было думать... все произошло так быстро, так стремительно... Только когда осталась одна, поняла — нельзя мне связывать тебе руки... — Слезы наполнили глаза Макпал. — Ты молод, совсем еще мальчик. В армию собираешься... Был бы ты ровесником или даже лет на десять постарше — тогда другое дело... А я к тому же и замужем была. И еще у меня есть ребенок... Нет, не могу я быть препятствием на твоем пути!..

И Макпал горько заплакала, прикрыв лицо ладонями.

— Не говори так, Макпал! Что в этом такого? Ведь мы же нравимся друг другу, разве не это главное? — сказал я, обнимая ее. И в самом деле, ее слова не подействовали на меня. Наверно, потому, что был внутренне готов к такому разговору.

Макпал покачала головой.

— Ты это потом поймешь. Только будет поздно. И сам всю жизнь корить себя будешь, и люди будут смотреть на тебя с жалостью, станут подшучивать, посмеиваться... Да, да, так все и будет!

— А какое людям до меня дело? Пусть только попробуют! — разозлился я.

— Им до всего дело есть. А как же иначе? Не станешь же ты жить на луне, скрываясь от людских глаз?

— Но разве из-за того, что кто-то когда-то что-то скажет... — Я не знал, что говорить дальше, и запнулся.

— Как ты не понимаешь, Темир! Я... я ведь женщина! — с горечью воскликнула Макпал.

— Все равно нравишься. И глаза твои нравятся, и брови, и голос твой — все нравится. Не веришь?

Макпал расплакалась.

— Прошу тебя, подумай, Темир... Сколько вокруг молодых, красивых... Да хотя бы Айна. Сегодня ты зря ее обидел. Капризничает, кокетничает, но кто же не делает этого в юности. Пройдет. А парень из-за этого не должен выходить из себя. Должен понимать... Ну если не Айна, тогда кто-нибудь еще. Сколько хороших девушек встретишь ты в своей жизни! А я тебе не пара... Тяжело мне такое говорить, но сказать надо. Давай никогда не будем больше встречаться, Темир!

И Макпал пошла назад по тропинке, ведущей к плотине. Я как потерянный, поплелся следом. Так, молча, и дошли до самого карагача.

Всю дорогу она беззвучно плакала, стараясь, чтобы я не замечал ее слез. Стоя под карагачом, я вытирал слезинки с ее щек, а потом сказал:

— Я люблю только тебя! Я только тебя люблю!

Хоть она и предложила, что нам нужно проститься навсегда, но сама никак не могла уйти. Положив голову мне на грудь, она застыла в молчании. И луна, потерявшая нас из виду, подглядывала сквозь густую крону.

Все предыдущие слова я забыл, целуя Макпал. В моем сознании никак не укладывалась мысль, что эта наша встреча может быть последней. Не хотелось заглядывать в завтрашний день, оттого, наверно, мне все и представлялось сном, а не явью.

Вдруг мне вспомнился вопрос, который давно уже крутился в моей голове.

— Макпал, — обратился я к ней, — вот ты вчера сказала, что не любила его. Если не любила, то как же... — и тут я замолчал, не смея продолжить.

— Этого я тебе не могу сказать, — покачала она головой.

— Скажи, — не унимался я.

— Зачем ты мучаешь меня, Темир? Я не могу сказать тебе об этом. — Макпал потупила взгляд, а потом вдруг встрепенулась и произнесла решительно: — Хорошо, я расскажу тебе обо всем, только давай уж потом больше никогда не встречаться.

Тут я понял, насколько неуместным был мой вопрос и пожалел, что задал его. Но если быть честным до конца, то любопытство все же не оставляло меня.

— Не по своей воле вышла я за него, и любить никогда не любила. Сейчас говорю тебе об этом потому, что видимся мы последний раз. Хочу, чтобы ты знал все и не осуждал меня. — Макпал стояла вполоборота ко мне, то и дело поднося платок к глазам. — В позапрошлом году весной на сакмане не хватало людей. Послали и меня, и еще нескольких девушек в Тущикара. Однажды вечером туда на бензовозе приехал Аяпберген с дружком своим Дауылом. Потом он стал интересоваться, не нужно ли кому в аул: могу, мол, подбросить и назад утром доставить. Ну, я сдуру и согласилась. Тем более что разговор у нас уже с ним состоялся и с тех пор он вроде бы как поутих, понял, что его ухаживания — дело безнадежное. Присутствие Дауыла тоже вселяло в меня уверенность. В общем, согласилась, да и не впервой мне было ездить домой на попутных машинах. Аяпберген поначалу вел себя нормально — шутил, смеялся. Потом где-то на полдороге, в Туйекудуке, сошел Дауыл, сказав, что ему нужно побывать у своего родственника. Мы поехали дальше. Вскоре машина остановилась посреди степи, и Аяпберген. довольно осклабившись, сказал мне: “Вот мы и приехали. Ночевать будем здесь. Печка в кабине работает, так что не замерзнем”. Тут только я поняла, что вся эта поездка подстроена, что Аяпберген и Дауыл сговорились между собой, и стала кричать, звать на помощь. “Зря кричишь, — рассердился Аяпберген. — Мы сейчас находимся на дороге, которая ведет в “Алакуль”, а по ней машины до самого лета не ездят, потому что река Жарлы еще не обмелела”. И вот... Я вернулась назад, в Тущикара. И домой поехать позор... — Макпал заплакала навзрыд и долго не могла успокоиться. — Отчего я такая несчастная! Жалею даже, что родилась на свет!..

Я стоял в полной растерянности, не зная, как утешить ее. Вот уж когда я действительно пожалел о том, что задал этот вопрос. Лучше бы и не спрашивал.

— Так и живу теперь, стараясь никому не попадаться на глаза. С подругами не вижусь, сделалась совсем нелюдимой. Даже во сне и то плачу. Одна Каламсия еще понимает меня. А остальные... Все кажется, что они злорадствуют надо мной: кто, мол, заставлял тебя выходить замуж, дуреха!.. И тогда я кажусь себе жалким, никому не нужным существом...

Исповедь Макпал переворачивала мне душу. Я не выдержал и обнял ее.

— Ну, кто это может сказать, что ты жалкое существо?! Это неправда! Тебе не в чем себя винить. Давай хоть изредка встречаться с тобой вот так...

Макпал высвободилась из моих объятий.

— Нет, Темир, нам обоим будет стыдно, если кто-нибудь узнает о наших свиданиях. Лучше уж вообще никогда не встречаться.

Пока я обдумывал, как убедить ее в обратном, Макпал произнесла:

— Разреши мне тебя поцеловать в последний раз!

Я порывисто обнял ее.

— Только не провожай, не надо. — Макпал повернулась и торопливо зашагала прочь.

Я смотрел вслед, на ее белеющее в темноте платье. Потом Макпал скрылась из виду, завернув за угол своего дома.

11

Мой прежний энтузиазм резко пошел на спад. Не то чтоб я отлынивал от работы, но делал все явно не в полную cилу. Вечером даже не захотел вместе со всеми пойти купаться на Калдыгайты. С угрюмым видом улегся на свою кровать, сказавшись больным. Еркин, конечно, долго допытывался, в чем дело, но я от него отделался, сказав, что все объясню потом.

Когда на душе мрачно, врать не хочется. Но и правды сказать тоже не мог. Зачем, если наши встречи с Макпал кончились. Еркин не знал о них раньше, значит, не должен знать и теперь. Наверняка он все мои переживания списывает на тот случай в клубе, когда Айна рассердилась на меня. Пусть так и будет.

Все ушли купаться, и мне надоело валяться в душном помещении. Я вышел из хибарки и пошел к роще, радуясь своему одиночеству.

Дождь, прошедший в полдень, преобразил окрестности. Трава стояла, выпрямившись, и была по колено мне. Сбившиеся в кучки березы блестели листьями, как серебряными монетами.

Я залез на осину, уселся поудобнее на суку и стал глядеть на синее марево, колышущееся у подножья горы Есенаман. В той стороне находился аул, а в ауле — красавица, которую я люблю всем сердцем. Только вот сейчас она плачет. А если и не плачет, то уж наверняка не веселится.

“Отчего ты, судьба, бываешь такой жестокой и несправедливой? Хороших людей сталкиваешь под обрыв, заставляешь идти по рытвинам, наносишь им удар за ударом, низвергаешь до такого положения, которому самое жалкое существо на свете не позавидует! Ложишься на плечи тяжким грузом, чинишь преграды, ломаешь волю! Зато к негодяям ты милостива, носишь их на руках, лелеешь...”

“Зачем ты так говоришь, будто заживо хоронишь? Разве на этом ставится последняя точка в судьбе Макпал? Ведь пока это единственная неудача на ее жизненном пути”, — заговорил вдруг Темирхан.

“Так-то оно так...”

И все-таки она мне нравится... И всегда будет нравиться. Только зачем она говорила, что мы никогда больше не будем встречаться? Мне и в самом деле непонятна излишняя суровость такого решения Макпал.

“Неужели простились навсегда? Не может этого быть!..”

“Не может быть!” — поддержал меня Темирхан.

И словно бы опять вернулась ко мне недавняя пора: то, как мы косили тростник в урочище, как пели в шалаше, как Макпал прижималась ко мне, испугавшись незнакомых людей... И то, как шепнула она в ответ на мое признание: “И ты мне тоже нравишься!” Довспоминался до того, что захотелось спрыгнуть с дерева и со всех ног кинуться в аул, прибежать к Макпал и сказать ей: “Нет, все, что ты говорила, это неправда. Не может быть того, чтобы мы больше не встречались, потому что мы любим друг друга!”

И в самом деле, мы в своих чувствах уверены. Зачем же тогда расставаться? Или причина в чем-то другом?

“Не притворяйся, ты и сам обо всем прекрасно знаешь”, — сказал Темирхан.

“Погоди-погоди...”

Кажется, я нашел отгадку, понял, что мешало мне спрыгнуть на землю и броситься в аул. Макпал сказала мне: “Не хочу быть преградой на твоем пути к настоящему счастью”. Почему она так сказала?

“Потому что...” — вклинился опять Темирхан.

“Помолчи, пожалуйста!” — прервал я его и стал размышлять дальше. Если мне Макпал нравится, отчего же я не могу быть счастливым? О какой преграде на пути к настоящему счастью говорит она?

“Ну, тоже мне тугодум!” — нетерпеливо воскликнул Темирхан, но я снова отмахнулся от него.

Говорит о своем ребенке... О красивых девушках. Допустим, какая-нибудь девушка мне приглянется, а я ей?.. Например, Айна. Да, она красивая, да только не любит меня. Впрочем, с ней, кажется, покончено. Хорошо, пусть другая... Но зачем мне искать счастья на стороне, если я уже нашел его? Смогу ли я полюбить другую самую расчудесную девушку так, как люблю Макпал?

“Послушай, отчего ты вчера об этом не говорил? Не хватило решительности? — взорвался Темирхан, вконец исчерпав запас своего терпения. — Если ты счастлив только с ней, если любишь только ее...”

“Нет-нет, я об этом еще не думал!” — растерянно пробормотал я.

“Выходит, ты всего-то и хочешь — только купаться с ней в реке, играть на свирели и веселиться?”

“Если честно, то — да”.

“И как долго будет продолжаться эта твоя жизнь? Неделю? Месяц? Или до тех пор, пока не уйдешь в армию?” — наседал на меня Темирхан.

“О чем ты говоришь! Я хочу, чтобы так было всегда”.

“Ну...”

“Да, верно! Говорил, что люблю, но о женитьбе ни словом не обмолвился. И в голову не пришло”, — признался я.

Видимо, почувствовав, что припер меня к стенке окончательно, Темирхан вдруг смягчился:

“Дурачок! Раз говоришь, что любишь, — это и значит, что собираешься жениться”.

“А я ведь и не подозревал об этом!..”

Плывущие на юго-восток облака постепенно темнели и разбухали по мере удаления, словно впитывали в себя всю пыль, что скопилась на голубом небосводе. Солнце, которое еще не давно сидело на горе Есенаман, будто на троне, начало устраиваться на ночлег. Над пологим холмом теперь развевалось лишь его пурпурное покрывало.

12

И на следующий день я не пошел купаться с парнями. Вместо этого отправился на Песчаный брод, на то место, где Макпал призналась, что провела самый счастливый день в своей жизни.

У брода никого не было, и мое воображение рисовало мне купающуюся Макпал. Только сейчас вокруг было тихо и пустынно, как и у меня на душе — одиноко и грустно.

Потом подошел к тем березам, под тенью которых Макпал и я спасались от зноя и где я впервые поцеловал ее.

Перешел реку вброд и направился в сторону аула, к тому песчаному холмику, у подножия которого мы сидели обнявшись. Отыскал глазами следы. Они еще не стерлись окончательно. Упал на них лицом вниз и пролежал так дотемна...

Что за сила довела меня до такого состояния — этого я, кажется, еще не мог понять до конца. Может, это и есть любовь?

“Что такое любовь? Все, что со мной происходит, называется любовью?”

“Не знаю”, — тихо отозвался Темирхан.

Кто же тогда объяснит мне все? С кем поделиться? Кто поможет мне найти ответ?..

13

Медленно потянулись дни — невеселые и как две капли воды похожие друг на друга. А моя тоска по Макпал не только не проходила, а наоборот — усиливалась.

В четверг вечером, когда все, искупавшись в реке, засобирались к кошаре, я сказал Еркину о том, что хочу наведаться домой.

Когда пришел в аул, уже окончательно стемнело. Прокрался мимо своего дома и направился сразу же к нашему карагачу.

В доме Макпал горело только крайнее, слева, окошко. Свет из него струился какой-то невеселый, тускло-голубоватый. Не отрываясь, я смотрел на него до тех пор, пока окно не погасло, а потом, под покровом ночи, вернулся в Жашитал.

Приближение субботы ничуть не радовало меня. Мой друг Еркин никак не мог понять, что же такое со мной происходит. Сам же он конца рабочей недели ждал с большим нетерпением. Еще бы, ведь у него была Наурен, о которой я знал совсем немного: худенькая, стеснительная девушка, краснеющая, когда какой-нибудь парень пристально посмотрит на нее. Однако характер имелся и у Наурен.

В пятницу, вернувшись с Калдыгайты, как всегда уселись на бревне. Сначала я потренькал на гитаре, потом Еркин спел песню собственного сочинения:

О, любовь моя, ты в целом свете одна!

Наурен, не могу о тебе я не петь.

То нежна ты со мною, то холодна...

Сколько можно терпеть?!

— Молодец! — вдруг кто-то подал голос издалека. Обернувшись, мы увидели Умбета, направляющегося к нам шатающейся походкой.

Умбет опустился на бревно рядом с Еркином, уронил голову на грудь и, вздохнув, произнес:

— Правильно говоришь! — И подражая Еркину, затянул: — “Сколько можно терпеть...”

— Смотри-ка, опять выпил! — неприязненно покосился на него Еркин.

— Выпил, — согласился Умбет и кивнул головой.

— А где, интересно знать?

— Тебе-то что за дело?

Воцарилось молчание. И действительно, какой толк спрашивать у пьяницы, где он пил. Я все еще был сердит на Умбета после того случая в клубе, даже на работе старался к нему лишний раз не обращаться. Еркин снова взялся за гитару.

— Выпил! — повторил Умбет через некоторое время. — Пил у Мырзатая дома. Ведь его жена родила сына.

Мырзатай — чабан, живущий в четырех километрах отсюда, на зимовке Арал. Выходит, Умбет бросил работу и потопал к нему.

— А что, он сам тебя позвал на шильдехану*? — спросил Еркин.

— Держи карман шире, станет он приглашать меня, как же! Это я к нему пришел с поздравлениями, — ответил Умбет. Потом мотнул разок головой и ляпнул: — Эх, парни, вот бы и мне жену!

— Ха-ха-ха! — расхохотался Еркин.

— Ха-ха-ха! — поддержал его я.

А Темирхан не стал смеяться, и мне сделалось неловко от своего веселья.

— Ну и женись на здоровье, зачем же нам говорить об этом? — сказал Еркин.

— Да на ком? — Умбет вытянул вперед руки с растопыренными пальцами.

— Мало тебе девчат! Выбери одну... Жамал, например... В прошлый раз ты то и дело приглашал ее на танец, — заулыбался Еркин.

— Не-ет, не надо Жамал. Жамал не годится, — покачал тот головой.

— Ну, тогда выбери Каламсию. Мы с Темиром видели, как ты приударял за ней.

— Нет, — все не соглашался Умбет.

Я с беспокойством посмотрел на него.

— Ничего-то вы не знаете, парни. Ахнете, если скажу...

— Валяй, говори, не стесняйся! А мы тайну твою не выдадим, — подначивал его Еркин.

В конце концов у меня лопнуло терпение:

— Эй, Умбет, шел бы ты спать! Выпил вроде достаточно, пора и угомониться.

— Пусть скажет, а то завтра может и передумать, — гнул свое заинтересованный Еркин.

— Тогда слушайте! На Макпал я хочу жениться, поняли?! Ей-богу, правда! — признался Умбет.

— На Макпал?! — ошеломленно произнес Еркин.

Я же чуть не подпрыгнул на месте, услышав признание Умбета.

— Не смейтесь! — потребовал он, как будто мы в буквальном смысле умирали от смеха. — Она же красивая! Другой такой девушки... женщины... молодухи... да, молодухи не найти не только что в ауле или районе, а и во всей области! Я влюбился в нее давно, когда она была еще девушкой. Но она предпочла Аяпа. Решила, что Аяп лучше, чем я. Хоть он мне и друг, но обидно было. И сейчас обидно. Ужасно обидно...

Я как мог старался ничем не выдать себя, но кровь все равно прилила к моему лицу. Еркин же, положив гитару на колени, слушал развесив уши.

— Она не любит меня, — с грустью в голосе продолжал Умбет. — Если бы любила, если бы согласилась выйти за меня, я бы ни минуты не раздумывал. И на ребенка бы не посмотрел. Как-никак, сын моего друга, вырастил бы как своего. Только она не хочет за меня... “Рабом, — говорю, — буду твоим, что скажешь — все сделаю!” — а она и близко не подпускает. Да кто она такая? Подумала бы хоть, а? Была бы незамужняя — другое дело. Тогда ее воля. Но ведь я-то, ребята, совсем еще ни разу не женатый, холостой парень. Думаете, мне невесту не найти? Ерунда! Могу любую выбрать... Но, к сожалению... люблю одну Макпал... Недавно снова подошел к ней. Сказал, что возьму ее вместе с сыном. А она в ответ: “Я тебе не только своего сына, но и лягушку из озера не отдала бы на воспитание. Так что не теряй времени зря”. Одним словом: пошел прочь! Ну как после этого оставаться спокойным, как не запить?!

Я не мог дальше слушать болтовню Умбета и вскочил с бревна. Моему примеру последовал и Еркин. Однако лицо у него было серьезным. Похоже, на него подействовали слова Умбета. Мы ушли спать, а тот так и остался сидеть на бревне, покачивая своей пьяной головой.

Лежал в постели и не мог заснуть. В ушах неотвязно звучал голос Умбета, в голове роем проносились различные мысли.

Вспомнил, что и раньше он часто говорил о Макпал, только меня тогда его разговоры не волновали.

“Выходит, и такая любовь бывает?..”

По крайней мере, похоже на любовь. Почему же Макпал не поняла этого? Или у нее свои представления о любви? Наверно, так... Вообще-то Умбет парень неплохой, мастер на все руки...

“А может, он ей как человек не нравится, оттого и любовь его не нужна. Ты подумал об этом?” — спросил вдруг Темирхан.

И я замолчал, погрузившись в размышления.

14

Если б не Еркин, я бы долго думал в тот вечер, идти в клуб или нет. Его появление вывело меня из задумчивости, тем более что времени впереди было достаточно.

За десять минут до начала сеанса появились Айна и ее подруга Жамал. Неприязненно посмотрели на меня и прошли мимо. Потом показалась Наурен с двумя подружками.

Макпал так и не пришла. Прождав до последнего момента, проскользнул в зал последним. Еркин и Наурен, уже успевшие помириться, сидели рядом, припасли место и для меня. Однако настроиться на фильм я не мог несмотря на то, что герой на экране творил что-то невероятное — выходил победителем из схваток со множеством врагов, спрыгивал на ходу с поезда, запрыгивал, также на ходу, в кузов машины... “Скучный фильм”, — шепнул я на ухо Еркину и вышел из зала.

Придя к карагачу, сел на песок, обхватив колени обеими руками. Смотрел на два светящихся окна в доме Макпал — голубое и красное. Потом, заслышав голоса людей, возвращающихся из клуба, поднялся и пошел домой.

Амир и Разия смотрели телевизор. Райхан читала. Мама уже легла спать.

— Расскажешь мне про Африку? — спросил Амир, когда мы улеглись с ним на тахте. Этот его вопрос прозвучал так, будто я только что вернулся из далекого путешествия.

Интересно, откуда он догадывается, что когда-то в детстве я действительно бредил Африкой? Что частенько мы с Еркином мечтали очутиться однажды в каком-нибудь первобытном племени, сделаться вождями и научить аборигенов уму-разуму. Вели бесконечные споры о том, какое оружие взять с собой. Еркин утверждал, что вполне хватит одного автомата, а я не соглашался: “Ты забыл, сколько в Африке диких зверей? Что если они все разом нападут на нас? Тогда автоматом не обойдешься, нужно прихватить еще пистолет и гранату...” Вопрос Амира воскресил в памяти наши давние споры.

Рассказ об Африке, похоже, получился интересным, потому что Амир тут же изъявил желание взять в каждую руку по пистолету. На мою долю выпали гранаты и автомат. Снарядившись таким образом, мы спустя некоторое время уже продирались по непроходимым африканским джунглям, навсегда простившись с Макпал...

И на следующий день Макпал не пришла. Зато пришла Айна, и не с кем-нибудь, а с Наурен. Позже я догадался, что таким образом ничего не подозревающий Еркин пытался меня помирить с Айной.

Кончилось тем, что мне пришлось сидеть с ними рядом, а потом, вдобавок ко всему, еще и проводить Айну домой. Наверно, в тот момент я был похож на кролика, попавшего в западню.

— Ты ведь все еще обижаешься на меня, да-а? — спросила Айна, кокетливо растягивая слова.

— Что ты имеешь в виду? Нашу последнюю или предпоследнюю ссору? — наивно поинтересовался я, прикидываясь, будто ничего не понимаю.

Мне казалось, что я вправе вести себя так с Айной, поскольку сам от нее натерпелся немало. В первые месяцы нашей дружбы я просто по пальцам считал все эти ее “в прошлый раз”, “в этот раз”, “потом”, “тогда”, а потом сбился со счета. Не ради статистики считал, скорее, для того, чтобы сделать выводы и не повторять своих ошибок. Оттого и твердил чуть ли не наизусть: “В прошлый раз она сказала так, я ответил так-то. Зря я это сделал...” Или: “В этот раз она поступила так, а я эдак. Опять прокол, нужно было иначе...” Потом поводы для ее обид стали появляться ежедневно, ежеминутно. И я, уяснив, что в любом случае остаюсь виноватым, решил свернуть работу по самовоспитанию. Надоело ссориться и мириться, мириться и ссориться. Казалось, подошла пора заявить: “Спасибочки, с меня хватит!” Но только, к сожалению, теперь все изменилось... Это-то и убивает меня больше всего.

— Ты и в самом деле не знаешь? Не может быть! — изумилась Айна.

— Не знаю, — не сдавался я.

— Вспомни, что было тогда?..

— Это когда ты целый месяц не здоровалась со мной? — прикидываюсь я непонимающим, имея в виду тот случай, когда, вернувшись с работы затемно, опоздал на свидание в саду у совхозной конторы.

— Нет, я не о том... Что было на танцах, помнишь?

И этот случай остался в моей памяти. Разве можно забыть, когда тебя обижают ни за что ни про что? В тот вечер Айна с обидой сказала мне: “Опять танцевал с Жамал, шептался с ней”. Даже проводить себя не позволила, позвала какого-то парня и ушла с ним...

— Так ведь мы же потом помирились, даже в кино ходили?

— А что на другой день? Собирались идти на свадьбу, но ты не пришел. И в прошлый раз в клубе не захотел со мной разговаривать...

Ну, об этом-то я и сам думал поговорить с Айной. Если бы не решение Макпал, самое время было бы сказать правду. А теперь...

— Ты права, — проговорил я и замолчал.

Да что еще я могу добавить? Сказать, что “обиделся”, — это будет похоже на то, что Айна мне нравится. Ведь разве держат обиду на человека, который тебе противен? Сказать “не обиделся” — и того хуже.. Опять получается, что она мне нравится. Потому что на человека, дорогого тебе, обиды никто не держит.

— Можешь не говорить, я и так знаю, что обижаешься. Хочешь, объясню, почему я тогда так поступила? — Айна забежала вперед и, смеясь, преградила мне дорогу.

— Ну, объясни, — неуверенно отозвался я.

— Причина в том, что я... ревную тебя. Ревную к Жамал, ко всем остальным... Потому что ты нравишься мне. — Сказав это, она уткнулась мне в грудь лицом.

Я машинально обнял ее за плечи и застыл в растерянности.

— Все равно завтра на что-нибудь да обидишься. — А что еще я мог сказать ей в ответ?

— Больше никогда не буду обижаться, — шепнула Айна.

Тут мне, по всем правилам, полагалось бы поцеловать Айну, но перед глазами вдруг возник образ Макпал, и я поспешно отказался от своего решения.

— Пойдем погуляем еще немного.

Мы молча пошли вдоль ограды сада, примыкающего к совхозной конторе.

Мне вспомнилось, как однажды дядя Аманжол, заглянувший в дом и присевший к нашему дастархану, сказал отцу в шутливом тоне: “Эй, Косай, племянник мой, гляжу, совсем взрослым стал. Женить его собираешься или нет?” Отец только усмехнулся в ответ, а мать тут же дала отпор: “Не мели что попало, ведь он еще мальчик!” Но, пропустив ее слова мимо ушей, дядя Аманжол добавил: “Мой вам совет: жените его на дочери Нагыма. Она, кажется, не прочь выйти за него. Смотрите, и Темир покраснел!” — расхохотался он. А дочь Нагыма — это и есть Айна. Тогда, хоть я и попал в неловкую ситуацию, мне даже приятны были слова моего дяди. Зато теперь, месяц спустя...

— Скоро тебе в армию идти... — вздохнула Айна.

Я отделался кивком, боясь того, что может последовать дальше.

— Будем переписываться? — спросила все же Айна, будто заранее знала, что я отвечу.

— Конечно, — пробормотал я неуверенно.

Мы подошли к ее дому. Сказав, что завтра мне рано вставать, я быстро попрощался и ушел. Оттого, что меня мучил стыд за сегодняшний вечер, я даже не поглядел на окно Макпал. И карагач обошел стороной.

15

В среду в Жашитал приехал отец, чтобы отпросить меня на день у бригадира. В прошлое воскресенье у него выдался рейс, а ждать до следующего — тростник совсем пожухнет.

У отца все было подготовлено заранее. Нам помогали парни из гаража. За несколько ездок с помощью трактора и прицепа перевезли домой весь накошенный тростник.

Когда наступил вечер, я вышел на улицу. С грустью вспомнил, что вот уже десятый день, как я не вижу мою Уа-та-Уа. И ноги сами понесли меня к карагачу.

Подойдя к нему, я издали заметил что-то темное под окном Макпал. Решил сперва, что это какой-нибудь заблудившийся бычок, пристроившийся там на ночлег. Но по очертаниям предмет скорее походил на человека, который сидел с поджатыми под себя ногами. Не знаю почему, но мне захотелось подойти к нему.

Убедившись в том, что это действительно человек, я остановился на некотором расстоянии. Пока раздумывал, что делать дальше, тот заметил меня и, помахав рукой, хрипло прокричал:

— Эй, парень!

Я узнал его: это был Аяпберген, к тому же изрядно пьяный. Он посмотрел на меня бессмысленным взглядом и спросил:

— Закурить есть?

Похоже, что он не узнал меня.

— Не курю, — ответил я поморщившись.

С тех пор, как я начал встречаться с Макпал, один вид Аяпбергена внушал мне отвращение. Мне не терпелось отомстить ему за причиненные Макпал обиды, но как это сделать, я не знал. И это обстоятельство бесило меня еще больше. Однако сейчас, увидев его таким жалким и беспомощным, я забыл о своем намерении.

“Пусть сидит, зачем он тебе. Иди домой”, — сказал Темирхан.

“Хочу узнать, почему он тут...”

— Не куришь, да?.. — и Аяпберген потерял ко мне всякий интерес.

— А что это ты тут расселся? — спросил я как можно спокойнее.

— Инженер отобрал у меня трактор... — Аяпберген, будто не расслышав моего вопроса, заговорил о своем.

— Да нет, я спрашиваю, что ты тут делаешь?

— А-а... Пришел посмотреть на своего Серика. Сын все же... Вылитый я, такой же чернявенький. Хотел повидать... А она не пускает. — Неожиданно Аяпберген всхлипнул по-бабьи. — Предлагал ей сойтись. Много раз предлагал... Клялся, что обижать не буду. А она — негодяй ты и выродок. М-мне говорит... Макпал г-говорит...

Аяпберген плакал, хлюпая носом. Не думал я, что он такой слабак. Мне не хотелось его утешать, но и оставить его здесь, под окнами Макпал, тоже нельзя было.

— Да угомонись ты! Как не стыдно только?..

Тот не обратил на мои слова никакого внимания и продолжал лить пьяные слезы.

— Вот у того дома, видишь, парни играют на гитаре. Наверняка у них найдется закурить. Пошли! — Я помог ему подняться, и, опираясь на меня, он заковылял вперед. Пока добрались до того дома, у которого сидели парни, Аяпберген несколько раз падал, зарываясь носом в песок. И запах от него шел такой, что хоть нос зажимай. “Мне и то противно идти рядом с ним с подветренной стороны, — подумал я, — а девушкам каково?” — И с отвращением отвернулся.

Подойдя к дому, оставил его в сторонке, а сам пошел стрельнуть парочку сигарет. Вернувшись, обнаружил, что Аяпберген снова уселся. Сигарету он прикуривал целую вечность, израсходовав при этом полкоробка спичек.

“Пойду-ка я от него подальше. Курево я ему раздобыл, и хватит с него. Пусть посидит, очухается”, — подумал я.

“Нехорошо бросать человека на полпути. Не по-мужски”, — заметил Темирхан.

“Тогда ладно...” — вздохнул я и стал ждать, когда Аяпберген накурится вдоволь.

— Говорит, посажу! — Аяпберген, делавший одну затяжку за другой и согнувшись в три погибели, покачал головой.

— Кто говорит?

— Да инженер! Трактор отобрал. Пьешь, говорит, управлять им не можешь. Это после одной-то бутылки!.. Я ее с Дауылом распил... Свалился как снег на голову. Откуда взялся — ума не приложу. Кричит, понимаешь. А если б спросил по-людски: “Аяп, в чем дело?” — я бы голову окатил холодной водой, завел свой трактор и тр-тр-тр...

Я слышал, что до этого у Аяпбергена отобрали бензовоз, что теперь он косит сено в Булаксае. Да, видимо, и там он что-то натворил.

— Пос-с-сажу, говорит! — продолжал он заплетающимся языком. Видимо, табачный дым ударил в голову и еще более усугубил его состояние. — Машину отобрали, трактор тоже... Уеду отсюда, что мне остается делать. Поеду в Уральск... Там зять на кирпичном заводе работает... Устроюсь к нему....

— Пойдем, отведу тебя домой! — и я снова поставил его на ноги.

Идти было недалеко. Подвел его к воротам и сказал:

— Входи!

Двор был освещен, но Аяпберген, покачиваясь, так и не смог сосредоточить на мне своего взгляда. Только и сказал:

— Спасибо, парень!

Видать, и не узнал даже.

То, что Аяпберген собрался уезжать из аула, не обрадовало и не огорчило меня. А виной всему слова Макпал: “Мы никогда больше не будем встречаться!” И она держит это свое обещание. Вот уже десять дней не вижу я ее лица, не слышу звонкого голоса. Неужели и вправду мы с ней больше не встретимся?..

16

Вот и эта неделя подошла к концу. Вечером мы с Еркином, как обычно, встретились возле клуба.

Макпал вновь не пришла.

Потом я увидел Наурен и Айну. Айна приветливо поздоровалась со мной и взяла меня под руку. Я с удивлением заметил, что она стала чрезмерно увлекаться духами. Аромат, исходивший от нее, можно было учуять издалека. Я едва высидел с ней до конца сеанса. А тут еще и непристойный смех Умбета действовал мне на нервы. Выпил, видать, для веселости и вошел в то состояние, когда сам себе кажешься безупречным и сияющим, как медная пуговица.

Потом я проводил Айну до дома. По дороге она рассказала, что устроилась работать нянечкой в детском саду, как ей интересно, хоть и нелегко, возиться с малышами. Через некоторое время мы с ней принялись вспоминать о школе. “Помнишь нашу экскурсию в Киев в седьмом классе?.. Помнишь, как в Аккуме откопали глиняный горшочек?..” “Помню, — ответил я, — конечно, помню”.

Вот так, разговаривая, подошли к совхозному саду.

— Пойдем, Темир, посидим на нашей скамейке. Давно мы там не сидели. Она уже, наверно, соскучилась, вспоминая нас, — сказала Айна.

И действительно, одна из крашенных зеленой краской скамеек в тени осин когда-то была “нашей”.

— Мы же помирились, Темир, не так ли? — спросила она, усевшись рядом со мной.

— Да, помирились, — ответил я без особого энтузиазма, по-прежнему не понимая, была ли вообще между нами настоящая ссора.

— Тогда я тебя... — тут Айна посмотрела на меня робко и неуверенно, — поцелую, можно?

Я с удивлением уставился на нее.

— Ты же целовал меня в прошлый раз, — как бы оправдываясь, сказала Айна.

Ко-о-гда?.. А-а, кажется, вспомнил: месяц назад я и в самом деле чмокнул ее в щеку. В первый и последний раз. И сам сразу же забыл, а вот она запомнила.

— Можно, — разрешил я.

Несмотря на то, что была полнейшая темнота, она, будто боясь, что кто-нибудь увидит, торопливо поцеловала меня в щеку. Точнее, прикоснулась к ней губами.

Если бы я был в нее влюблен, то мгновенно забыл бы про все свои обиды и ответил во сто крат более пылким поцелуем. Но я не был в нее влюблен, в чем теперь убедился окончательно. Разве тосковал я по Айне так, как по Макпал? Бывало, месяцами не виделись и почти совершенно забывали о существовании друг друга. Если судить по этому, то и Айна не была от меня без ума...

Я тоже дотронулся губами до ее лица, так уж само собой вышло.

Почувствовав мое настроение, Айна вдруг расстроилась. Глядя на светящийся между осинами далекий огонек, произнесла:

— Я тебе не нравлюсь.

Я таких слов никогда не говорил. Хотя она вполне могла и сама догадаться об этом по моему скучающему виду, по неразговорчивости. Да и от Еркина я услышал однажды о том, как Айна жаловалась Наурен: “Темиру я, кажется, совсем безразлична. Раньше все было иначе. Может, у него появилась другая?”

— Почему ты так говоришь?

— Знаю, что не нравлюсь.

Мне не хотелось ни убеждать ее, ни разубеждать, и от этого я все больше и больше мрачнел. На прошлой неделе, в Жашитале, у меня были минуты колебаний. “Отношение ее ко мне изменилось, — думал я. — И выходки свои она оставила. Но почему же все это меня ничуть не трогает?” Темирхан тогда мне прямо сказал: “Потому что ты никогда не был влюблен в нее. Тебя ввело в заблуждение то мимолетное чувство, которое ты испытал, когда ехал на автобусе из Уральска”. И, поначалу возражая, в конце концов я вынужден был согласиться с ним. Если разобраться, разве не странно, что девушка, которую попросту не замечал никогда, вдруг ни с того ни с сего сделалась моей “ненаглядной?”

В Уральск я ездил в прошлом году, в начале августа, на соревнования по легкой атлетике среди допризывников. Попал в число призеров на нашем районном соревновании в Каратюбе и был направлен на областное. Когда все выступления закончились, взял билет на автобус, идущий прямиком в наш аул. Вошел в него и тут услышал, что кто-то зовет меня по имени: “Темир!” Обернулся и увидел Айну. “Откуда это ты?” — удивился я, и тут она принялась плакать. Оказывается, ездила поступать в Уральский пединститут и срезалась на первом же экзамене.

Вдвоем мы расположились на заднем сидении и принялись болтать. Автобус, как нарочно, подъехал к аулу не к шести-семи часам вечера, а гораздо позже, когда совсем стемнело. Под конец пути Айна задремала, положив голову мне на плечо. Видно, накануне проплакала всю ночь и не выспалась как следует. Все оставшиеся километров двадцать я осторожно придерживал ее за талию и вдыхал незнакомый мне дурманящий запах, исходящий от ее волос. К тому времени в автобусе осталось мало пассажиров, да и те, если б оглянулись, ничего бы не увидели, поскольку шофер выключил свет в салоне.

Потом мы стали часто встречаться. Вот теперь об этом мне и напомнил Темирхан...

— Нет, я тебе не нравлюсь, только ты об этом почему-то не говоришь, — сказала Айна, по-своему растолковав мое молчание.

Айна, как и Еркин, обладает странной способностью угадывать мои мысли. Может, оттого, что мы — ровесники?

— Не говори так, Айна.

Она поднялась со скамьи, встал и я.

— Придешь завтра в клуб? — спросила она, прощаясь.

— Наверно, приду, — ответил я.

Вечером следующего дня я отправился не в клуб, а к почтовому отделению. Сам не знаю, почему я не сделал этого раньше?! Ведь если Макпал решит пойти в кино, она обязательно пройдет по этой дороге.

Фильм начинался ровно в девять, к почте же я подошел в начале девятого. И около часа простоял попусту, вглядываясь в каждую девушку, чья походка напоминала Макпал. Потеряв всякую надежду на встречу, пошел к карагачу.

Мимо дома Макпал я проходил сегодня несколько раз и все время делал вид, что спешу по неотложным делам. Надеялся втайне, что она заметит меня и, если действительно любит, то придет к месту наших свиданий. За прошедшие две недели и она, наверно, успела соскучиться по мне.

У карагача не было ни души, кроме старого хозяина — филина. Заметив мое приближение, он сорвался с ветки и, бесшумно размахивая огромными крыльями, растворился в темноте, словно призрак.

“Придет или не придет?” — терзался я, и надежда во мне сменялась отчаяньем.

Днем в поисках Макпал обошел все магазины, побывал на почте и в библиотеке, но нигде не встретил ее. По всей вероятности, Макпал не выходила на улицу, зная, что в выходные дни я бываю в ауле. Раз так, то мое хождение под ее окнами — занятие бессмысленное... Чем занимается сейчас Макпал: читает книгу или смотрит телевизор?

Мне стало обидно за свою нерешительность. Чем болтаться вот так, не лучше ли было бы подойти к ее дому и постучать в ворота. Или передать письмо через Амира с предложением встретиться вечером... Такая мысль приходила ко мне и днем, но тогда я отмахнулся от нее. Решение, принятое Макпал две недели назад, казалось мне неодолимой преградой.

Вот уже и люди стали выходить из клуба. Огибая карагач, они шли и слева, и справа от меня.

---